– А где Гарька?
Бледны, ровно испугались чего-то, бредут, спотыкаются, покровы сползли на плечи, волосы растрепались. Что-то шепчут, в лес показывают.
– Я спрашиваю, где Гарька? – рявкнул Сажень и осекся.
Вслед за бабами из-за деревьев появился целый ход, с десяток воев – кони в поводу, один из бойцов несет на руках нечто, укрытое плащом, и провалиться Сажени на этом самом месте, если так безвольно не покоится на весу мертвое тело!
– Где Гарька? – упавшим голосом спросил Острога, пораженный внезапной догадкой, привалился к борту телеги и сотворил обережное знамение.
– Здесь она. – Простоволосая девка в мужском одеянии кивнула себе за спину и утерла красные глаза.
– И что теперь? – Сажень поджал губы. Ни о чем не расспрашивал – все и так ясно. Только и осталось узнать, что дальше будет.
– Домой Гарьку повезем, – буркнула чужая девка. – Собирайтесь.
Острога и Сажень переглянулись, глазами приказали женам садиться в повозку, споро собрались и выступили. Тело положили на дно телеги, рядом Лобашка пристроила тюк с обновками, что Гарька уже не наденет. Косища и Перепелка только губы закусили, когда странная девка с мечом взяла тюк, развернула и тусклым безжизненным голосом спросила:
– Это ее?
– Да. – Косища собралась с силами и ответила. – В городе купили.
– Зачем ей белое полотно?
– Замуж в белом ходят.
– Замуж? – Девка с зелеными глазами будто окаменела, на лице застыла неживая улыбка.
– Да.
– И кто он?
– Сосед наш. Безрод.
Верна вдруг остановилась, пошатнулась и едва не упала. Гогон Холодный поддержал, не дал свалиться.
– Скоро объявятся. Пора бы уж. – Тычок взлохматил вихры, поглядывая в сторону деревни. Закат выкрасил мир в багровое, солнце вот-вот свалится за дальнокрай.
Безрод сидел на корточках, что-то чертил на земле и время от времени уходил в себя.
– А что делаешь, Безродушка? – Старик подошел со спины и за уши оттащил Серогривка, молодого, здоровенного и бестолкового кобеля, что лапами едва не влез в рисунок. Сивый свободной рукой уложил пса, потрепал холку, указал палкой на скалистый отрог невдалеке и усмехнулся.
– Туда гляди, видишь?
Старик сощурился, приложил руку к глазам, пожевал ус.
– Ага. Холмище. Ну и что?
– Парок вьется, видишь?
– Ну вижу.
– Деревенские говорят, будто там подземный жар близко. Снега не держатся, трава круглый год.
Тычок почесал макушку, покосился на рисунок, взглянул на еле видный столбик белого парка и напустился на Сивого:
– При чем тут земляной жар? Почему жар? Зачем жар?.. Конечно, жар! Ты меня не путай! Толком говори! Я все враз понимаю! Давеча гляжу на белый парок и думаю: надо Безродушке намекнуть! Он тоже не глупенький, сообразит, что к чему.
Слушал визгливую похвальбу Тычка, гладил пса и кусал губу. Сам себе удивился. Год меча в руки не брал, год не полосуют клинками, зажили старые болячки, новых нет, и точно из-под невообразимого гнета проросли неведомые мысли. Будто раньше оставались придавлены болью и ожесточением, как первоцвет под толщей льда и снега. Обо всем передумал, даже о таком, на что раньше не оставалось времени, сил и желания.
– Представь себе дом.
– Дом? – Тычок для пущей верности показал на новенький сруб, дескать, такой?
– Дом на земле, которая сама пышет жаром.
В хитрых глазках старика забегали огоньки:
– Ишь ты, представь! Да я сам об этом все время думаю! Говорю себе: интересно, когда Безродушка догадается? Ну не полный же бестолочь!
Сивый спрятал глаза, усмехнулся. Хорошо с Тычком, старик непослушен и ершист, как сорняк. Будто идешь по жизни своей дорогой, по сторонам не глядишь, машешь мечом направо и налево, глядь – а за штаны колючка уцепилась. Уложил в землю, напоил. Прижилось и проросло, да как проросло! В деревне после набега лошадников осталась вдовой бабка Неутайка, да какая бабка – всего полста с хвостиком. Тычок и туда успел клинья подбить. Вроде год еще не прошел, не время женихаться, баба еще вдовий покров не сняла, да только вся Понизинка в лежку валяется, когда старик молодость вспоминает. Два дня назад в гости пошел… вернее, полез через забор и оставил на плетне клок рубахи. Не удержался, рухнул в крапиву, загремел костями. Вся деревня потом в ночи слышала, какая Неутайка дура, нет бы огородец прополоть. Падай теперь в колючки, собирай репей на себя!
– А, кажется, едут, Безродушка! – Старик показал пальцем в сторону деревни. – Айда?
Гарька обещала гостинцев привести, вот старик и сорвался, как мальчишка. Безрод отогнал пса подальше, принес несколько досок, бросил на землю, прямо на рисунок, чтобы Серогривок не затоптал, и ушел топить баню. Гарька с дороги, устала, пропылилась…
Когда дверь в баню громко хлопнула и на пороге возник старик, непохожий на себя, Безрод нахмурился. Тычок стоял в дверях, губы дрожали, руки тряслись, ноги отчего-то совсем не держали.
– Г… Г… Г… – и язык не слушался. Потом силы враз кончились, болтун сполз по стене наземь, две слезы убежали в белую бороду, плечи поникли и затряслись.
Сивый насупился, молча вышел из бани, и с каждым шагом внутри холодело. Будто из раскаленной парной погрузился в ледяную воду – перехватывает дыхание, требуха замирает, и даже не понимаешь, есть что-нибудь внутри или нет.
На полпути встретил понурых соседей, Саженя и Острогу. Те шли к дому и гляделись кругом чернее тучи. Хотели было что-то сказать, Безрод знаком показал: «молчите». Деревенские высыпали из домов, как один, столпились у въезда в Понизинку, невыразительно гудели. Потупив глаза, смотрели на подходящего Безрода и расступались. Лишь теперь Косища, Перепелка и Лобашка дали себе волю – разревелись. Душу с плачем из себя рвали, точно всю дорогу боролись со страхом, а теперь, в родных пределах, отпустило.
Стоит повозка, еще не распряженная лошадь косит назад, всхрапывает, дощатое дно изгваздано кровью, чуть в стороне, под покрывалом, лежит тело, большое и сильное. Некогда белое полотно стало красным. Сивый опустился на колени, отогнул уголок и надолго замер в недвижимости, кусая ус. А когда почувствовал на себе взгляд, медленно поднял глаза. Деревенские смотрели в спину не ожесточенно – сочувствующе. А тут будто горящей лучиной водили по коже.
Впереди и чуть в стороне, в паре сотен шагов от телеги, под деревьями стояли люди, и кто-то из них неотрывно глядел сюда. Безрод повернулся, поискал глазами Саженя и Острогу, и оба, не сговариваясь, кивнули. Острога прошептал еле слышно:
– Да, это они.
Сивый накрыл тело, выпрямился и медленно пошел вперед.
Верна еле стояла. Нечеловечески хотелось рухнуть в траву, лежать и ни о чем не думать. Маграбу двести с лишним лет, как стары остальные и откуда они взялись – остается только гадать, и все это жуткое воинство состоит при соплячке, которая должна непременно выйти замуж и родить детей.
