Безрод слушал молча. Едва старик умолк, Сивый поднял на ворожца глаза и буркнул:
– Зерцало. Расскажи про зерцало Ледована.
Стюжень вздохнул, оглаживая бороду. Откуда этот интерес? Что Безрод задумал? Вот ведь человек… никогда не угадаешь, о чем думает.
– Зерцало Ледована – глаза. Увидишь в них собственное отражение, только мало от этого радости. Сделаешься похож на кусок льда: холодный, в трещинах – и уйдешь туда, где никогда не тает снег.
Сивый усмехнулся и бросил как бы между прочим:
– Зерцало. Дружина Верны должна заглянуть в зерцало и увидеть собственное отражение.
Верховный замолчал, в недоумении воззрившись на Безрода. Что еще пришло в голову? Сивый молчал, глаз от ворожца не отводил, и тот вдруг изменился в лице.
– Никак с головой раздружился? Ты хоть понимаешь, до чего додумался? Хочешь, чтобы соратнички твоей бывшей отразились, как в зерцале, а за твоей спиной встало еще несколько таких же отморозков?
– От них не уйти. – Безрод спрятал лицо в ладони, потер. – Драться придется. Было бы дело только в дружине, подставился под мечи семь раз, всего и забот. Но останется она, и тогда мне с ней уже не поговорить.
Старик долго молчал, ворочая желваками. Наконец поднял на Безрода глаза:
– Скольких положишь сам?
– Двоих, не больше.
– Значит, останется пятеро… Тебе нужны пятеро бойцов.
– Или трое, но очень сильных.
– Задал ты задачу. – Верховный покачал головой. – Я ведь даже не знаю, кто они такие. Одно то, что все потусторонники. Заклятие, принудившее их к служению, очень сильно, а если сильно, значит, просто, а если просто, значит, бесспорно, как стариковское наставление. А дедовские заветы настояны на ветре, напитаны солнцем, подсолены землей. Не избивай младенцев, не бей лежачего, не обмани убогого… Дай мне денек, приведу мысли в порядок. А ты…
– Подожду здесь. – Безрод усмехнулся. – Понимаю, нельзя в город. От меня до сих пор мертвечина кусками отваливается, сам сказал.
Стюжень поднялся, прямой, как ворожской посох, кивнул и скрылся в лесу. Безрод остался один на один с призраками былого.
Верховный появился только после полудня следующего дня, мрачен, словно грозовая туча.
– С тобой всегда так! Все люди как люди, лишь вокруг тебя несчастья вьются, ровно воронье!
– Я особенный, – усмехнулся Безрод. – Садись, гостем будешь.
– Говоря с тобой, впору за оберег хвататься и держаться что есть сил! – Старик тяжело опустился на бревно.
– Узнал что-нибудь?
– Узнал бы, где клад лежит, клянусь, обрадовался. Касаемо твоих дел – лучше бы не узнавал!
– Жути напустил.
– А чего ее напускать, только погляди на себя! Вся за тобой волочится, ровно шалава корчемная! Приворожил ты Костлявую, что ли? Уж мы со стариками ночь высидели, только одно и получается.
Безрод немо поднял на ворожца глаза.
– Вспоминали заветы, рыскали по свиткам, кое-что нашли. Плохо, если павший вой остается непогребен. Тризное пламя мостит дорогу в дружину Ратника и открывает для храбреца ворота дружинной избы. Если в земле остался, без памяти, без обряда, сгнил, рассыпался в прах, пребудешь тенью до скончания веков, пока не погребут по должному обычаю. И хуже всего, если погибшего бойца разлучат с посмертной вещью, с которой шагнул за кромку, да там, в тени, и остался. Вернуться на этот свет живым и забрать свое воитель не сможет и окажется во власти того, кому вещь станет принадлежать. Вынули из тебя душу да в кулаке зажали, обрадуешься?
– Приятного мало. – Сивый внимательно следил за божьей коровкой, севшей на руку, усмехнулся чему-то своему, поднес пальцы к глазам. Ползет букашка, крохотная, живая, вся на этом свете, с тельцем и живым духом. А полетай без крыльев, поползай без ножек, пуще того, вновь соберись воедино, после того, как размажут, раздавят. – Выходит, за мной идут семеро потусторонников?
– Да.
– Я им когда-то насолил? Это кто-то из моих непогребенных врагов?
– Может быть.
Безрод помолчал, сомкнул пальцы, ровно мостик, и божья коровка без колебаний перебралась с ногтя на ноготь.
– Вопросов много, ответ один. – Сивый проводил глазами взлетевшую букашку, поджал губы. – И развязать узел не получится, только рубить.
Верховный молча развел руками. Уж так складывается.
– Вся моя жизнь будто надвое поделена. – Сивый огладил бороду, поворошил дрова в костре. – До нашествия и после. Бегу за призраком, а догнать не могу. Впереди спина мелькает, а лица не вижу. Иногда бросит встречным ветром запах в нос, только скулы сводит – домом пахнет, кашей, бабой. Теперь, наверное, не догоню и лица не увижу.
Ворожец молчал. Сидел бы напротив отрок-недоросль – сопли утер, потрепал за вихор, отчитал, приласкал, подбодрил. С этим же все непросто. Иной горазд преувеличить беды. Сивый приуменьшает. По его словам, вполовину все не так страшно, как на самом деле. Семь потусторонников идут по следу, неумолимые, могучие, с ними не договоришься, на мировую не пойдешь. А Безрод знай себе на жизнь оглядывается, усмехается да зубы скалит…
– От себя могу пообещать. – Ворожец нарушил молчание в святилище. – Как бы ни случилось, потусторонником ты не станешь.
– Одного боюсь. Помереть раньше, чем узнаю правду.
– Непонятно выходит. – Стюжень согласно кивнул. – Девять потусторонников и твоя бывшая находят друг друга, и с того момента нет для них иного дела, кроме как спровадить одного угрюмца в небесную дружину. Странно.
Сивый задумчиво поиграл бровями. Очень странно.
– Немногое в этой истории можно утверждать без колебаний, но простому человеку не под силу то, что сделал твой неведомый родич. Те двое, которых срубил, были хороши?
– Да. – Безрод кивнул, не раздумывая. – Отменные бойцы. Быстрота, силища… сам не понимаю, как верх взял. Половины приемов никогда не видел.
– В потустороннике нет жизни, его ничто не ограничивает – сердце не бьется, загнать не страшно, сухожилия не рвутся, мослы не скрипят. Он открыт для Той Стороны, и с ним всегда тамошняя силища. Только заклятие, выходит, посильнее, освободиться не дает. А теперь подумай, как девке, пусть даже с мечом, найти таких воев?
Сивый прикусил ус.
– Помнишь, вчера говорил, будто вовсе не случайно наши дорожки с Сёнге пересеклись?
Ворожец кивнул: продолжай. Безрод помолчал, собираясь с мыслями.
– Той зимней ночью, когда полуночники решали, что со мной делать, за павшими оттнирами приходил Ёддёр.
Стюжень затаил дыхание.
– Воевода Тнира остановился против меня и сказал…
Верховный до скрипа стиснул посох и подался вперед, раскрыв глаза.
