– Подходим! – разбудил Маграб. Казалось, только что улеглась на палубу под овчинную верховку, и вот поднимают. Уже утро?
Вставало солнце, разрумянило небо. Проснулся и ветер, потащил корабль.
– Гляди вперед, земля! – крикнул кормщик. Слава богам, дошли благополучно. Впрок деньги пойдут.
Верна умылась, прополоскала рот соленой водой, потянула из мешка зерцало. Волосы заплетены в косу, глаза в тенях усталости, лицо бледновато, а в общем ничего. Можно показаться на люди.
Оглядела каждого из семерых. Молча правят оружие, спокойно, без суеты. А у самой руки затряслись. В детстве подвешивали на веревочке куклу и закручивали до предела, а когда отпускали, веревочка, убыстряясь, раскручивалась, и несчастную игрушку било, вертело и трясло. Веревочка внутри раскручивается, конец близок?
– К пристани править, что ли?
– Да.
Стоит у причала граппр – наверное, Безродов. Кому еще тут быть? Кормщик подвел корабль к мосткам, встал чуть дальше, и мореходы, ссыпавшись на берег, веревками распяли грюг меж столбов.
Семеро и Верна сошли на пристань, свели лошадей и, не оглядываясь, пошли в сторону крепости, что стояла на пригорке.
– Так не ждать? – крикнул мореход. – Может, передумаешь? Возьму дешевле!
– Уходи! – не оглядываясь, махнула за спину.
Поднялись по холму, вышли к воротам. Верна все косилась на здоровенный таран, что валялся под стенами. В самой середине ворот зияла дыра, толстенные бревна злой силищей переломило, как соломины. Первым внутрь нырнул Маграб, огляделся, разрешил войти. С трепетом переступила такой странный, негостеприимный порог. Пуста застава, ни души, двор зарос, и отовсюду веет неухоженностью. Обошла кругом, заглянула в дружинную избу и нашла… вещи, мешок с пожитками, кувшин кислого молока. Не Безрода, чье-то еще.
– На поляне. – В избу вошел Серый Медведь, кивнул, приглашая за собой.
На приступке, что подпирала дальнюю от ворот стену, высился Гогон Холодный и смотрел вовне. Показал на восток. Там.
– Выходим, – точно ледышки выплюнула, голос холоден и скрипит.
Из ворот приняли вправо, шли вдоль крепостной стены, пока не увидели на поляне в сотне шагов огромное полыхающее тризнище. И люди вокруг, не то пять, не то шесть. И среди них Безрод, красную рубаху, не стреноженную поясом, трепал ветер.
Ну вот и все…
Часть четвертая
КРУГ
Глава 1
СЕМЬ
Ноги тяжелеют, веревочка внутри раскрутилась непомерно быстро, хотя все это мало похоже на счастливое замужество. Рядом с Безродом стоит высоченный, здоровенный старик, смотрит в сторону крепости, остальные четверо молоды, самых бойцовских лет. Сивый глядит на костер и даже головы не воротит в сторону семерых, будто нет их вовсе.
– Ну здравствуй, беглец! Далеко убежал? – не выдержала, крикнула во весь голос. Хотела степенно подойти, холодно поздороваться и молча потянуть меч из ножен, а не вышло. Веревочка раскрутилась – глазом не уследить – и крутится все скорее.
Безрод хмуро покосился одним глазом, отвернулся к пламени. Стоит, молчит, зубы стиснул.
– Кого сжег, боец? И где Тычок? Неужели преставился шебутной? Сам порешил, что ли? Надоел старик? – Дрянь полезла наружу, успевай воздух глотать.
Сивый бровью не повел, только подошел ближе к пламени, лицо подставил, ровно под теплый летний дождь. Как только волосы не затрещали?
Боец невысокого роста, но широченный в плечах, долго терпел, наконец не выдержал и шагнул к Верне.
– Дай человеку с матерью попрощаться. Прикуси язык. Видит второй и последний раз в жизни!
Крутись, веревочка, трепещи, бейся, кукла.
– Эх, Сивый, мамку не узнал? Расплакался? Слезы у костра сушишь?
Невысокий, коренастый вой, гневно полыхнул глазами, в сердцах плюнул наземь, отошел. Все правильно делаешь, полуночник, и если ты Безродов друг, только радостно за Сивого.
– Жалость какая! Встретились и сразу разлучились. Ей на тот свет дорожка, тебе здесь оставаться. Да и то ненадолго! Хочешь к мамке на ручки, а, Сивый?
Здоровенный старик смотрит исподлобья колко – не понять, злится или смеется. Странное у него лицо – спрятался за морщины да седые брови, никто не поймет, что на уме.
– Поболтать не удалось? Про папку не рассказала? Не ветром же тебя надуло! Должен же быть кто-нибудь!..
Старик что-то сказал Безроду, тот не глядя кивнул. Жаль, не услышала, о чем разговор.
– А где твой ржавый ножичек? Не забыл? Вон за мной семеро молодцов, крови твоей жаждут! Чем отбиваться станешь? Пятками засверкаешь?
Сивый хранил молчание. Едва в струну не вытянулся, руки вдоль тела, ноги чуть расставил, напряжен и сосредоточен. В поле разгулялся ветер, треплет подол рубахи. Играет с волосами, поддувает пламя.
– А чего же ты сбежал тогда, на поляне, когда у нас налаживаться стало? Испугался? Я, конечно, горяча, но разве не смог бы сделать бабу счастливой?.. Неужели сил не хватило бы? А-а-а-а-а… знаю! Статью не вышел! Испугался! То-то Вылега подбил не куда-нибудь – в самое причинное место! Иззавидовался?.. Ну как есть позавидовал! И ведь было чему! Мне ли не знать, что говорю, сама видела! Молод, конечно, Вылег, но своим удилищем воям поздоровее и повыше задел еще как даст! То не жалкий… недоудок, что у некоторых! Жаль только, не вовремя ты…
Старик ожил, сошел с места, валко приблизился и остановился в шаге. Поглядел так-сяк – Верна не договорила, ровно легла на дерзкие уста здоровенная каменная ладонь, – и низко громыхнул:
– Не мечи бисер, красота. Выйдет он биться. Пусть костер отгорит. Видишь, дымок столбится над пламенем?
Не говоря ни слова, кивнула. Запыхалась. Будто вокруг крепости обежала несколько раз. Едва дышать не забыла, крутись, веревочка, вертись, кукла. Тяжело бросаться грязью, та с непривычки выходит потяжелее камня. Старик смотрит прямо в глаза и не отпускает, хочется глаза опустить, а будто не дает что-то.
– Человек ввысь уходит, прощается. Немного осталось. Потерпи.
Не стал ругать-разоряться, дескать, закрой рот, дурища. Сказал – отошел. Кажется, ухмыльнулся.
Сивый встал еще ближе к огню и стоял до тех пор, пока дровяная кладка не обвалилась. Догорела и осыпалась. Безрод закрыл глаза, потянул носом и лишь теперь повернулся. Верна тяжело сглотнула. Видела его всяким – хмурым, непонятным, загадочным, но кто это отвернулся от погребального костра? Возьми уголь, нарисуй на чистой доске лицо, подойди ближе. Раскрой рот и обложи рожицу в тридцать три колена да с присвистом, да с придыханием. И сколько иголок с языка ни сорвется, нарисованный человек останется невозмутим. А Сивый еще хуже! На отчем берегу жил ваятель Чертан, топором, молотом и долотом изо льда рубил изваяния. Как-то вырубил голову человека, хорошо получилось. Девчонкой все бегала смотреть. Глядит на тебя лик, а глаз не поймать. Справа зайдешь – так смотрит, слева зайдешь – сяк. Играет солнце на льду, морочит. А куда смотрит Безрод? Осталось ли хоть немного жизни в этом лице? Ровно то ледовое изваяние, смотришь, ищешь взгляд и ничего не находишь…
