– Ты одна?
– Да.
– Быть одному нынче опасно. Прибилась бы к кому-нибудь.
– Что случилось?
– Трое душегубов сбежали из-под стражи. Один из них оказался горазд веревки зубами рвать. Ищем теперь по всей округе, да все без толку. Видать, схоронились глубоко, сидят ровно мыши в норе, нос наружу не кажут.
Верна про себя ахнула. Только этого не хватало! Но быстро сглотнула ком в горле и спросила:
– А что, посторонних в селах не видели? И ничего странного деревенские не рассказывали?
– Тоже кого-то ищешь? – догадался десятник. Щурил глаза против яркого солнца и мерил Верну колючим взглядом, прикидывая так и эдак, может ли эта видная девка с мечом иметь отношение к тем троим.
– Ищу мужа, свекра и сестру, – не моргнув глазом, отчеканила бывшая жена и сама себе удивилась. Все это время на языке вертелось, произнести не решалась, а теперь соскочило гладко, точно маслом мазанное.
– Говоришь, вой, старик и девка? Нет, чужих не встречали. Ты гляди, тоже троица, только не наша. Да и деревенские не видели, а мы без малого всю округу обошли. Потерялась?
Верна кивнула. Объяснять не хотелось, но от бдительного десятника отделаться простым кивком не получилось.
– А как же так вышло?
А вот так! Скривилась и многозначительно зыркнула на дружинного, дескать, не расскажу, и не надейся. Хватит того, что уже разболтала.
Десятник еще какое-то время подождал, потом коротко усмехнулся и мотнул головой. Не хочет говорить и не надо. Вечно у баб какие-то тайны. Вон, собственная половина уж на что измерена вдоль и поперек за годы совместной жизни, но стало Клагерту казаться последнее время, что как не знал жену, так и не знает. Будто сдуло ветром хлипкий настил над пропастью, и под ним открылась вселенская бездна, куда и заглянуть страшно.
– Не хочешь говорить, пытать не буду, но предупреждаю: одна по окрестностям не шастай и на меч больно не надейся. Брюхо сосну топором валит так, что моргнуть не успеешь – силища неимоверная. Заяц вострослух и востроглаз, почует и услышит, когда ты еще ни сном ни духом. А Пересмешник хитер, как сто лисиц, и какую-нибудь гадость непременно учудит. Даже страшно, что эти трое вместе сбились. В одиночку подарками не были, а уж вместе…
Верна молча кивнула и беспомощно оглянулась. Куда же идти, если все деревеньки окрест исследованы, но даже духом Безрода нигде не пахнуло? Так и стояла будто вкопанная, пока Губчик не всхрапнул. Десятник дал своим знак, и неторопливой рысью княжеские верховые унеслись в город. Что делать? Куда идти? Кого просить о помощи? Думала, гадала, но ничего путного в голову не пришло. Плюнула на все, отошла недалеко в лесок и разбила стан. День в самом разгаре, иди, не хочу, только куда?
Валялась на куче лапника под полотняным навесом и вспоминала. Всю жизнь свою несчастливую с того самого дня, когда полуживую бросили в трюм корабля и скрипучая темнота объяла все сущее. Если может все жуткое и неприятное слиться воедино, это было в те черные дни. Темнота, боль, унижение, отчаяние смешались в нечто бесформенно-страшное, и до сих пор самой непонятно, как не умерла тогда? Словно варилась тогда в бульоне, ни голову высунуть, ни вздохнуть полной грудью. Будто легла на дно океана из боли и лежала, свернувшись клубком, придавленная неподъемным спудом. А потом в полуприкрытые глаза мощно хлынул свет, и едва не закричала от рези, только ни рукой прикрыться, ни голову отвернуть – руки плетьми висели, шея вовсе не поворачивалась. Так и волокли полуживую, голова запрокинута назад, болтается, бессмысленный взгляд царапает небо.
Потом появился Безрод, странный человек с холодными глазами. Его не обманули синюшный вид и худоба, уродливое лицо и строптивый нрав. Купил по цене никчемной вещи, но отчего-то вышло так, что стоимость никчемной вещи едва не стала равна жизни. Чуть не убили Сивого. Верна много раз могла бы сказать: «Чуть не убили Сивого», – но всегда получалось так, что самой малости кому-то не хватало. Тулуку в драчной избе, оттнирам в море, темным воям, лихим в лесу, дружинным Брюста. И ведь это лишь то, что знала. А чего не знала? Только потом поняла – Безрод не бросался умением и силой почем зря, точно вымерял, кому сколько нужно, и отвешивал ровно купец на весах, ни крупинкой больше. Со стороны могло показаться, что победил еле-еле, из последних сил, но всякому глазастому ясно – добавил столько, сколько нужно. Как же так получилось, что человек, в котором сошлось все ненавистное в этом мире, стал ближе всех на свете? Только одно и выходит – закрыла глаза и отпустила душу, а уж та скорее скорого разобралась, кто есть кто на этом свете и что почем.
Верна сама не заметила, как уснула. Снаружи догорел последними красками закат, упавший неожиданно и скоро, утихло все сущее, и в наступившей тишине стали явственно слышны птицы. В изголовье положила подарки, что оставили попутчики – Гарькина тесьма для волос, Тычковы кожаные рукавицы и Безродово обручальное кольцо, – и обнимала во сне рукавицу с подарками. Спала крепко, но во сне как будто сучья трещали и несколько человек переговаривались глухими, незнакомыми голосами, даже кричал кто-то, так страшно и жутко, что Верна проснулась. Какое-то время слушала тишину, потом повалилась обратно и была такова.
«Чего приуныла, дуреха? – вопрошал Тычок. – Ну чего нос повесила? Взялась идти следом, так иди. А что заблудилась в трех соснах – не беда. Никто не подскажет, путь не укажет, держи нос по ветру и обязательно учуешь…»
«Не понимала тебя, – сетовала Гарька. – Все это время не понимала. Да и не знаю, пойму ли вообще. Никогда не считала тебя дурой, а ты и не будь. Думай…»
Сивый явился в сон последним. Ничего не сказал, только показал пальцем куда-то вверх, повернулся спиной, и лишь Тенькин хвост мерно закачался, когда гнедой Безрода шагом пошел прочь. Задрала голову и ровно птица взмыла в небеса, стало так легко, как не бывало прежде. И будто свет померк, а кругом разлилось неяркое серое сияние, точно солнце в одночасье перестало быть ярко-золотым, а сделалось блеклым, как некрашеная шерстяная накидка. И в серой мгле, залившей все до самого дальнокрая, воспламенились ярко-красным три точки далеко внизу, лентами выпростались в сторону и тонкие, словно нити, утянулись куда-то на восток-полдень. Клубились в воздухе, ровно дымок, только ветер не волновал тонкие клубы, и те висели в воздухе, будто сущее вокруг замерло. Такими клубами «дымится» в воде капля крови. Верна курлыкнула в небесах, словно чайка, камнем унеслась вниз, рухнула на ложе из лапника под толстой шкурой и крепче крепкого сжала в ладони три красные точки – Гарькину тесьму, Тычковы кожаные рукавицы и кольцо Безрода, все в кровавых отметинах. И проснулась…
Солнце слепило, а Верна, сама не своя, глядела на восток-полдень, приложив руку к глазам. Будто въяве из капель крови, что остались на подарках, тянулись куда-то к дальнокраю три тонкие полосы, лишь закрой глаза, отрешись от постороннего и присмотрись к мягкой серости, укутавшей солнечный мир. Словно туман пал на землю, и кроваво-красное сделалось отчетливо на бледно-сером. Скатала пожитки, вскочила в седло и направила Губчика в негустые заросли, как раз коню по силам. Однако, не проехав и сотни шагов, резко осадила жеребца, да тот и сам попятился, тревожно всхрапывая и вертясь, ровно волчок. Какое-то время Верна таращилась вперед, потом развернулась и как молния унеслась в город.
