– Что?
– Голову спрячь, – и показал на свой клобук. – И сама прикройся.
– Вот еще…
– Прикройся, – подступили Ворон с Пластуном, и все меньше их затея с клобуком походила на шутку.
Верна, Вернушка, прикрой личико, сама обернись в саван. Погребись заживо. Безмолвная, сокрытая от солнца, жди своего меча.
Руки поднять не смогла. Встала как истукан и лишь глазами хлопала, пока возвращенцы споро прятали под клобук – закрыли голову, два раза обернули вокруг шеи, остальное легло на грудь и спину, аккурат под пояс.
Сама не поняла, но чем-то неуловимым эта ночь от прочих отличалась. Как всегда, взяли одну каморку на четверых, трое дремлют, один сторожит. Не врали парни и не рисовались, в ее сторону ни разу не взглянули, лишь мечи ласково оглаживали на ночь глядя и бросали угрюмые взоры на восток-полдень.
Спали не раздеваясь, не снимая сапог и не отнимая ладоней с рукоятей мечей. Шли который день кряду, и всякий раз Верна с нетерпением ждала дневных привалов под пологом леса, когда можно будет скинуть сапоги и походить по траве босиком. Совсем не снимать сапог нельзя, никак нельзя. Ноги сопреют. Бывало, набьют возвращенцы сапоги сухой травой, и не успеет костер прогореть, как она вытянет сырость изнутри.
Перед самым рассветом Черный Коготь разбудил Верну и тут же рухнул на ее место. Как ни пыталась хоть раз встать на стражу посреди ночи, ничего не получалось. Заломовцы не позволили. Жалели, верно. Была во всем этом своя, особенная радость – спокойно, без спешки и суеты, перед отъездом управиться с бабьими делами – мало приятного, когда тебя ждут несколько человек и буквально копытом бьют, дескать, нечего рассиживаться.
Ночь еще дышала полногрудо, все сущее наслаждалось прохладой и сумеречной синевой, и только на востоке непроглядная синь истончилась и в подлунный мир капля за каплей сочился новый день. «Вертел» расположился чуть в стороне от дороги, на небольшой поляне, вместившей сам постоялый двор, баньку и подворье со скотиной. Огораживаться хозяин не стал, хватило рядка стройных елей, высаженных вокруг заветной поляны. Нужник располагался чуть в стороне, в леске, за первыми дубами. Хозяин-затейник устроил место телесного отдохновения так, что самая обычная потребность превратилась если не в удовольствие, то, по крайней мере, в удобство. Домишко, три шага на три, с двускатной крышей и большой воронкой наверху, которая носиком открывалась внутрь, и дождевая вода наполняла дубовую кадь, подвешенную к балке на веревке. Носик-поплавок не жадничал, давал столько воды, сколько нужно, одного не позволял – запустить внутрь руку, по запястье измазанную в… впрочем, иной остолоп умудряется и локоть перепачкать. Верна обо всем на свете позабыла от блаженной чистоты и наказала себе завести точно такую же премудрость, когда встанет на каком-нибудь пригорке уютный дом с садом, мужем, детьми и ворчливым свекром, который очень бы напоминал Тычка. Ладно, ладно, пусть мужнина сестра тоже будет, куда уж без Гарьки. Потом как нутро охолонуло – не будет ничего этого, не-бу-дет. Острый меч врубится в полную грудь, и белый свет закончится черной полосой. Верна уже было толкнула дверь, собираясь выйти, как услышала треск ветвей и звук, до боли знакомый, – так длинный клинок покидает ножны. Кто-то тихо потянул меч наружу, и зловещий шелест показался нескончаемым. Несколько раз кряду облилась испариной и просохла, будто в горячке. Откуда мечи в лесу в предрассветную пору?
Благо, что дверь оказалась молчалива, хоть катайся на ней, звука не издаст. Темень кругом, рассветом только пахнет, луны нет и в помине, а звезды… много ли света от небесной пыли? Верна пала ничком и ровно ящерка уползла за стену, невидимая в высокой траве. В дубах говорили двое, и от их разговора сделалось нехорошо, едва не растеклась по земле безвольной лужицей.
– …у меня только шесть мечей. Этого хватит?
– Здоровы те четверо, сказать нечего, но что такое несколько мятежников для княжеской дружины?
– Ты, наверное, захочешь, чтобы братья-князья узнали твое имя, почтеннейший? Хорош я буду, если, рассказывая о поимке головорезов Залома, не смогу назвать имя отважного радетеля за спокойствие в стране!
– Я купец, простой купец. Зовут меня Большенос. Вожу туда-сюда меды, прочее съестное и питье. К слову, таких медов, как я, не возит в наши благословенные переделы никто! И не станет для меня большей радости, чем поставить в княжеские хоромы несколько бочек отменного, островного меда! Слава братьям-князьям!
Ага, слава братьям-князьям. Тихонько, задом, чтобы ни одна травинка не выдала, попятилась прочь. Тьфу ты, все как в дурной сказке, присела в отхожем месте и услыхала страшный разговор! Кому сказать – засмеют! Ну и пусть смеются, главное – самой услышать тот смех. Оно ведь как получается, если смеются над тобой – значит, жив.
За углом постоялого двора Верна выпрямилась, быстрее молнии вспорхнула по лестнице и, ровно тень, втекла в каморку.
– Нагулялась? – из угла подал голос Черный Коготь. – Уж думал, провалилась.
– Ты хоть когда-нибудь спишь?
– Сплю. Днем. В седле.
– Знавала я такого, – буркнула. – Всюду у него глаза и везде руки.
– И где он?
– Не знаю. Только уходить нужно. Немедленно. По наши души мечи точатся. Сама слышала.
Растолкали Ворона и Пластуна, те подскочили, будто вовсе не ложились, и друг за другом сошли на лестницу.
– К лошадям нельзя, – прошептал Черный Коготь. – Перво-наперво туда сунутся. Шесть мечей, говоришь?
– Ага, шесть.
– По одному на каждого и двое на двоих. – Ворон и Пластун переглянулись, и все трое повернулись к Верне.
– За одного ручаюсь.
– Наверняка двое притаились по сторонам от ворот конюшни, четверо внутри – дать войти, но не дать выйти. И к темноте, должно быть, уже привыкли.
Ага, а ты суйся в кромешный мрак, словно мышь в мышеловку!
– Войдем как ни в чем не бывало. Будто мошкара, они бросятся на горящие светочи, тут и сам не зевай. Но сначала снимем тех, что притаились у входа.
Ворон и Пластун, будто тени в безлунную ночь, скользнули за угол постоялого двора, ровно не стояли только что рядом. Какое-то время было тихо, потом в торец бревна прилетел камешек.
– Пошли.
Я или меня?.. Верна кралась за Черным Когтем, а самой стало любопытно, будто не кровь теперь прольется, а клюквенный морс. Я или меня? Станет больно или нет? Теперь или потом?..
Возвращенцы поднялись из высокой травы чуть в стороне от ворот.
– Запаляй светочи. Я первый, ты последняя. Чем меньше шума, тем лучше.
Нет, не так представляла себе схватку в конюшне. Думала, зайдут внутрь, какое-то время будет тихо, потом сделают несколько шагов, и дружинные посыплются со всех сторон. Но стоило самой переступить порог, будто в другой мир попала. Справа от входа кто-то истошно мычит, слева пыхтит, впереди человек утробно стонет, и знать бы, кто подсказал: «Светоч в лицо, падай в ноги и коли ножом». Словно в голове полыхнуло, да голосом таким знакомым-знакомым… Так и сделала, сунула огонь чуть правее себя, как будто в лицо, колобком прянула в ноги – кто-то повалился сверху – и наугад полоснула ножом что-то хрипящее и рычащее…
