Уснуть не смогла. Ворочалась, кряхтела, устраивалась поудобнее, а как провалилась в тревожное, чуткое забытье – сама не поняла. Кто-то из парней потряс, и тут же вскочила.
– Пора. Час быка.
Вот и все. Десять против тысячи.
Город сипел, булькал, стонал, почти из каждого двора несся вовне богатырский храп. Как и предсказывал Маграб, на улицах тут и там стояли безлошадные телеги и бочата. Ни единой живой души десяток на пути не встретил, прошли пустые улицы, ровно тени. Где-то рядом, в соседнем переулке бряцал доспехами дозор, но скрыться от него вышло проще простого – за версту поймешь, где они и куда идут. По срединной улочке из трех вышли на площадь, и Верна даже не заметила, как оказалась в полукольце неизменной подковы – трое сзади, трое слева, трое справа.
– Эй, кто идет? Пугач, ты?..
– Нет! – крикнула. Вышли на середину площади, светочей, понятное дело, не несли, старались не шуметь, не греметь, не топать. И все равно даже странно, что заметили так поздно. Еще сотня шагов, и все…
Впереди у ворот загремело железо, клинки стражи покинули ножны, дозорные запалили светочи, и несколько человек пошли навстречу.
– Через пятьдесят… через сорок… через двадцать шагов они увидят, – шептала сама себе. Отчаянно захотелось пить, и хоть деревяшки к ногам привязывай – того и гляди, подогнутся, словно размоченные хлебные мякиши.
– Что… что… кто вы такие?! – Едва десяток вошел в круг света, старшина дозора оторопел, встал на месте и медленно выставил перед собой меч.
– Быстро соображаешь, – усмехнулась Верна. За несколько мгновений несколько шагов, разделивших два десятка, истаяли, как снег на солнце.
Они даже не успели понять, что произошло. Девятеро и Верна прошли сторожевой отряд не останавливаясь, только мечи и светочи глухо попадали наземь. Завозилась, помог Серый Медведь, но дозорных не спасли ни шлемы, ни броня. С троих посыпались кольчужные кольца, ровно бусы с порванной нити. В скупом свете огня мелькнули разверстые дыры в доспехе, вмиг покрасневшие поддоспешные рубахи, и наружу полезла кровища. Сторожевая сотня не успела взяться за луки, десяток Верны встал в самом створе ворот и «подкова» развернулась горлышком к городу.
Звонко пропел тревожный рог, возвещая нападение, сотня, теперь неполная, изошла криками и лязгом железа, по ступеням затопали дружинные, и перед воротами, закрывшись щитами, встал боевой порядок.
– Мама, мамочка, – прошептала Верна. – Скоро свидимся…
Их не спасли щиты. Не спасли мечи. Под ударами девятерых клинки ломались, ровно берестяные, парни просто отодвигали щиты плечами и резали дружинных, точно броненосцев, опрокинутых на спину. Броня имеется, да толку нет. Раз-два, раз-два, раз-два, вот и вся премудрость… неясный, глухой стук падающих тел слился в дробь, доспех лязгал на камнях, точно серебро на брусчатке. Раз или два Верна оглянулась – по бокам мощно ворочались в полутьме жуткие чернильные пятна, и только избела-небесным огнем полыхали девять пар глаз в тени башлыков. Светочи давно валялись на земле, которые погасли, которые нет, и лишь в прихватах на городской стене масляно чадили две огромные чаши.
Девятеро будто плясали, резко, гибко, быстро, каждое движение несло смерть; так же бессильны стали бы отроки в лесу против стаи волков. Серый Медведь рубил наотмашь, и под его клинками распадалось все, что попадало под удар, – щиты, мечи, тела… Смачно и отвратительно чавкало, кровь брызгала так, ровно заплакал мелкий моросящий дождь, капли постоянно падали Верне на лицо. Душа закрылась, пока не доходит, но скоро горячка боя спадет и для ужаса внутри не хватит места. Гогон Холодный косил дружинных, ровно луговой клевер, те и впрямь казались неподвижной травой подле размашистого косаря. Будто сон-цветами объелись, мечи ходят лениво, неуклюже, того и гляди уснут сторожевые. И засыпали. Последним сном, навсегда.
Верна глубинным чутьем поняла, что не выходит помереть, не дают, и ровно обезумела – грудью полетела на мечи. Только почему же так выходит, куда ни сунься, справа неизменно оказываются Гогон Холодный, Змеелов и Балестр, слева – Серый Медведь, Маграб и Крюк, сзади – Тунтун, Окунь и Белопер?
Страх или безумие застили дружинным глаза, не побежал никто. Полегли перед воротами, как один. Ровно завороженные, широко раскрыв глаза, смотрели на то, чего никогда не видели, и уже не понять, чего в лицах было больше – ужаса или восхищения.
Чего греха таить, Верна и сама порой застывала с раскрытым ртом, рука с мечом опускалась. Так бывало, когда заглядишься на крылья ветряной мельницы и, будто заколдованная, не можешь глаз оторвать. Впадаешь в ступор, хоть голыми руками бери. Пару раз видела, как достали-таки парней. Гогон Холодный лишь поморщился и ровно молния вызмеился меж троими. Глядь – все трое падают, медленно, будто снег на землю, куда быстрее все сделал Холодный. А что сделал – не понять, лишь кольчужные кольца звенящей струйкой ссыпались наземь и в каждом сторожевом открылась дырища попрек груди. Серый Медведь поймал меч плечом – коротко взревел и так наддал раненым плечом в щит, что трое или четверо повалитесь друг на друга, а Медведь на земле посек, будто шапки посбивал полевым одуванчикам.
– Только бы успеть закрыть глаза, – исступленно прошептала Верна, чувствовала – к самому горлу подкатывает, вот-вот вытошнит.
Не успела отвести взгляд, заметила. Балестр присел над раненым – парень испуганно попятился на спине, – прихватил руками края порубленной кольчуги и узкий порез разнес во всю ширину груди. Отвратительно заскрипело раздираемое железо, колечки рвались, вытягивались в нить. С размаху воткнул пальцы в рану и… Верну замутило. Отвернулась, упала на руки, выбросила желчь – не ела с самого утра, – но глазам предстала не менее жуткая картина. Крюк тащил из умирающего сердце, и наружу полезли жилы, вены, сухожилия. Рывком все оборвал и поднес ко рту кусок трепетной плоти. По усам и бороде стекла кровь.
– Мама, мамочка, справь мне голубое платьишко, – забормотала. Со всех сторон отвратительно и смачно чавкало, девятеро, жуя на ходу, пошли к воротам. – Синий сарафан, красный платок, сафьяновые сапожки и гранатовые бусики…
Заскрипело дерево – то запорный брус потянули из упоров, гулко вздрогнула площадь, и что-то тяжелое покатилось по земле. Верна едва не упала с рук долой. Где-то неподалеку ржали лошади, оглушительно свистели и воинственно гикали люди.
– Вот и заломовцы, – прошептала, отползая от ворот.
Ворвутся в город на всем скаку, и чем дальше окажешься от ворот, тем целее. Впрочем… остановилась, равнодушно легла наземь, свернулась калачиком и замерла. Пусть давят. Заскрипели ворота, и оглушительное ржание полетело в город. Прости-прощай, белый свет. Но чьи-то сильные руки вздернули с земли как пушинку и швырнули на воздух – еще подумала, надо же, как девчонку-трехлетку подбросили. Поймали и бережно опустили на ноги. Едва не крикнула: «Зачем?» – и открыла глаза. Гогон Холодный сверкает из тени башлыка белыми огнями и медленно дожевывает, по уголку губ на бороду капает кровь. «Зачем?..»
