Третья крепость оказалась непохожа на первые две – скалы распорядились по-своему и разгуляться зодчему не дали. Небольшая ровная площадка будто нарочно подошла для возведения крепкой постройки, а места для круговой стены не нашлось. Впрочем, она оказалась вовсе не нужна. Твердыня словно явилась продолжением скал, в сумерках было даже не разглядеть, где кончается камень и начинается стена. Высокая четырехугольная застава.
В скалах строители вырубили узкую лестницу – лишь один человек поднимется к стенам, едва не падая, – она единственная вела к двустворчатым воротам. Используя придумку, отточенную в двух предыдущих случаях, нападающие истово обрушились на входные ворота, благо на площадке перед входом едва нашлось места для двоих. В самую глухую полночную пору гулкие удары сотрясли крепостные ворота, и в ночь полетели встревоженные крики осажденных пиратов.
Окунь, Змеелов, Белопер и Крюк ушли вверх по тыльной стене крепости, бойницы с этой стороны остались черны, в них не билось на сквозняке пламя светочей. Воины Кешуга даже предположить не смели, что проникнуть в крепость таким странным путем сделается возможно.
– Думаю, нам не придется обнажить мечи, – прошептала Верна Брачану, что тревожно замер у самого подножия лестницы. В какое-то мгновение поняла это ясно. – Пираты внутри еще кричат, стреляют, но через какое-то время все стихнет, и мы попадем в безлюдную крепость.
– Твои слова очень похожи на правду. – Предводитель воинства укрылся щитом, в котором уже торчало три стрелы. – То, что я уже видел, не оставляет никаких сомнений в подобном исходе. Гляди, еще немного, и твои люди вынесут ворота, словно гнилую циновку, сотканную из камыша!
Балестр и Тунтун рубили ворота, вернее, дорубали. Уже две петли, вырванные из дерева с мясом, торчали вовне, пройдет еще немного времени, и тяжелые дубовые затворы вылетят из проема, словно ореховая скорлупа, запущенная щелчком с ногтя.
Наверху постепенно утихли крики и погасли светочи, один за другим, словно кто-то задул огонь и жизнь, равно искусно и неостановимо. Истончился и прекратился поток стрел, бойницы снова стали черны и неразличимы во мраке, и наконец сделалось так темно и тихо, как и должно быть ночью. Глухо лязгнуло железо, Балестр и Тунтун прекратили рубить, и ворота распахнулись так стремительно, словно оказались на самом деле легче гнилой камышовой циновки. Окунь, Змеелов, Белопер и Крюк появились в проеме и коротко кивнули. Все. Третья крепость…
На четвертом острове колдунов оказалось аж два: оба здоровенные, злые, волосатые, глазливые. Отчего-то сердце замерло, стоило их увидеть, и в животе похолодело. На лоб выступила испарина, а нутро опалило злостью, какую давно ни к кому не испытывала. Взвыли шрамы, зажившие полгода назад, колени подогнулись, в носу запекло, словно только что сломали воины Крайра, и силы враз куда-то делись. Упала наземь, заскрипела зубами, но чем больше проходило времени, тем становилось лишь больнее, словно вернулось недавнее прошлое – избита-ранена-продана в рабство.
– Я свободна, свободна! – шептала еле слышно, только поделать ничего не могла. Очертания крепости расплывались, а на их место вставала до боли знакомая картина: горит поселение, терем объят пламенем, раскинув руки, недалеко лежит отец, и все трясется – саму куда-то волокут на плече. – Это уже было!
Сильные руки вздернули стоймя, Верна проморгалась, потрясла головой, и настоящее вернулось – обтирая стены, по крепости расхаживают воины саддхута, всякий не в себе, глаза шальные, губы что-то шепчут, славная девятка на ходу жует и плотоядно хрумкает. Трупы кешугов разбросаны где который, живых не осталось, все порублены, колдунов не найти вовсе – иссечены в кашу.
– Четыре дня, четыре крепости. – Брачан за спинами бойцов не прятался, что должен был получить и увидеть – получил и увидел. Морщился и зажимал рану в боку. А взгляд у предводителя похода сделался такой потусторонний, что ни у кого не возникло бы сомнений – он видел девятерых в бою, и не только.
То, что они делают после схваток, также не ускользнуло от острого глаза воеводы. Никто не вернется в Гарад-Багри таким, как раньше, на каждом воине этот поход оставит неизгладимый отпечаток. Шутка ли сказать – как речной бриз, налетели на крепость, и нет ее… налетели на крепость – нет ее… Иному не хватит времени очухаться, а тут четырех оплотов речного пиратства как не бывало. Парни из дружины Бейле-Багри еще, наверное, сами не поняли, что случилось.
В каждой из четырех крепостей остался малый сторожевой дозор, несколько храбрецов с десятником во главе, а дабы не возникло сомнений, что именно случилось и кто это сделал, над главными башнями затрепетали на ветру стяги саддхута. Весь приречный мир должен узнать, что отныне водный пусть свободен. У князя Багризеды первого кончилось терпение.
Возвращались по течению, недосчет пяти десятков бойцов почти не заметили. Как договариваться с Кешугом, пусть думает Бейле-Багри, Верна же занялась привычным делом – глядела внутрь себя и ужасалась. Время тает, как снег на солнце, дни бегут, как скаковые жеребцы, и все меньше остается от года, который выторговала у жениха. Девятку не берут мечи, их не берут стрелы, свадьба ближе с каждым днем, и даже вспоминать не хочется, кто он – этот страшный воин, который много лет назад сватал у отца соплюху и таки добился своего.
– Пропала ты, дура! – бормотала Верна, сидя под уключиной и украдкой бросая мрачные взгляды на телохранителей. Почти все дружинные, сами не свои, подпирали спинами борта, по большинству молчали и нет-нет да косились на девятерых.
Подсел Ястам. Какое-то время молчал, затем усмехнулся:
– Буду неправ, если не скажу, что нашей Багризеде чрезвычайно повезло. Ты и твои бойцы могли обратить свой благословенный взор в другую сторону. Как много в жизни решает случайность.
– Думаешь на вещь, будто это случайность, а проходят годы, и становится до боли ясно, что случайностью тут и не пахнет, – обреченно пробормотала невеста.
– Прекрасная дева опечалена… Понимаю, увиденное даже сурового мужчину всколыхнет до глубины души, ты же как будто вовсе не приходишь в себя. Я наблюдаю за тобой уже давно, и все это время старому оружейнику чудится, будто красавица прячется под чужой личиной. Тебя что-то мучает.
– Я дура, и личина у меня дурацкая, – пробормотала Верна. – Такой дуры еще не рождалось на белом свете и родится не скоро. Как поступают в Багризеде для наставления непослушных девчонок на путь истинный?
– Где как. – Жарасс показал на полдень. – Там велят соткать рубаху из крапивного полотна, да притом нарвать крапиву голыми руками.
– А там?
– На востоке для строптивиц готовят огромный чан молока, который к утру необходимо взбить в масло тонкой лопаточкой.
– Да уж, тут упреешь, пока сделаешь. А на полуночи?
– На полуночи страны деву босиком вывозят подальше от селения и отпускают. Горные тропы, знаешь ли, полны острых камней.
– Меня, дуру, нужно услать босиком в горы за крапивой, а потом заставить взбивать масло.
