— Молчите и не дёргайтесь, — сказал мужчина знакомым голосом, и Марк вдруг понял, что это давешний милиционер из архива. Капитан Иванов.
К полнейшему ужасу Фишера тот был голым! Как говорится в Раше, сон оказался в руку. Только ничего общего между пригрезившейся хрупкой Зариной и вполне реальным офицером милиции не наблюдалось. Плечи и руки Иванова бугрились мышцами, на широкой рельефной груди темнело родимое пятно, поразительно напоминающее собачью голову. Опускать взгляд ниже Марк не рискнул.
Капитан понял, что узнан и ухмыльнулся.
— Видите, мы снова встретились, господин Фишер. Я свои обещания сдерживаю. На-деюсь, вас не слишком смущает моя форма одежды?
Марка она смущала, жутко смущала, но он счёл за благо промолчать. Как этот Ива-нов сюда попал? — лихорадочно думал Марк. Для того чтоб войти через дверь, ему пришлось бы миновать гостиную. Но там всё ещё находились Кир и Тим, о чём сообщало их молодецкое ржание. Через окно? Марк скосил глаза. Портьеры были плотно задёрнуты, и узнать, открыты ли рамы, не представлялось возможным.
Капитан проследил за его взглядом и сказал:
— Не о том думаете. Вам следует не вычислять, как я пробрался в комнату, а сосредоточиться и максимально подробно вспомнить обстоятельства своих делишек с Новицким. Я сейчас верну вам возможность говорить. А вы за это быстро, правдиво и без ненужных подробностей изложите всё, что знаете. Кричать и сопротивляться не рекомендуется. Пока сюда прибегут эти гаврики, — Иванов мотнул головой в сторону гостиной, — я успею не только исчезнуть, но ещё и сделать вам перед уходом больно. Очень больно. Да и рассудите сами. — Он заговорил мягко, точно психотерапевт на приёме. — Зачем вам рисковать собственным здоровьем? Неужели эти сведения так уж секретны? Не государственная же тайна, верно?
«И впрямь, — подумал Марк, — ради чего запираться? Ради пополнения коллекции Дядюшки Джи? Смешно. Вернее, смешного-то как раз мало. Коль скоро русские органы взялись за дознание, дело принимает не просто скверный, а опаснейший оборот. Поэтому лучше расколоться перед этим милиционером сейчас, приватно, чем терпеть допросы по-том, в застенках местной Лубянки. Следователи-костоломы церемониться не будут!».
Он обозначил кивок — насколько позволила капитанская рука.
— Я знал, что вы разумный человек, господин Фишер, — сказал Иванов. Он отнял сдавливающую лицо ладонь и, сложив пальцы в подобие жеста «fuck off», надавил на точку между бровями Марка.
Палец был твёрдым и горячим. От него исходили какие-то странные вибрации, без-болезненные, но крайне неприятные. От них до слёз першило в носу и в глотке, звенело в ушах; ноги начали мелко и неприятно подрагивать.
— Говорите, сразу станет легче, — посоветовал капитан. — Ну, начинайте.
И Марк заговорил. Действительно, тотчас полегчало. Он выложил почти всё, стараясь быть лаконичным и не отвлекаясь на малозначительные детали. О коллекции старинных игрушек мистера Джи и о своей переписке с Новицким. О том, как вероломный архивариус их обманул, и о том, как из-за вздорной идеи Сильвии они вломились в чертёжное бюро. О том, что в ГЛОКе им повстречался парень, который потом промелькнул в новостях. О том, как выехали «на перехват», но сумели лишь зафиксировать номер автомобиля его подруги. Наконец, о недавнем посещении «Серендиба».
— Это всё? — спросил Иванов.
— Пока да.
— В каком смысле пока? — удивился капитан. — Вы что, намерены и дальше здесь бесчинствовать?
— Сильвия останется в России, пока не будет выполнено задание. И нас не отпустит, это абсолютно точно. Так что российским органам придётся выдворить нас официально. Я, пожалуй, буду только рад.
— Увы, но порадовать вас нечем. Российские органы предпочитают воздерживаться от вмешательства в частные дела иностранных граждан, пока те не нарушат закон. Мы — открытое демократичное общество, бла-бла-бла, и всё такое…
Иванов снова ухмыльнулся. Марк понял, что капитан попросту стебается.
— А сейчас, господин Фишер, вам придётся укрыться с головой одеялом и полежать так некоторое время. Ну, скажем, пять минут. Как раз хватит, чтобы убедить себя, будто мой визит вам привиделся. После чего вы вольны делать что угодно. Кроме одного. Воз-держитесь от обсуждения нашей с вами приятной беседы. Совсем. И тогда всё у вас будет хорошо. Давайте, давайте, живенько под одеяло!
Марк поспешно разобрал постель, лёг лицом вниз и закутался. Было тихо. Так тихо, словно он остался в комнате один. Ни шагов, ни звяканья колец, на которых подвешены шторы, ни звука открываемых оконных рам или двери. Ничего. Он дисциплинированно досчитал до трёхсот. Опасливо высунул голову. Комната была пуста. Марк, обмирая от собственной храбрости, прокрался на цыпочках к окну, заглянул за портьеру. Подоконник покрывал тонкий слой пыли, которую нанесло через приоткрытую фрамугу — узкую как почтовый конверт.
На пыли не отпечаталось ни следа. Ни следочка.
* * *
За обедом Марк был молчалив. Еда не лезла в глотку. Ему помог бы бокал-другой вина или стаканчик виски. Но в компании мисс Голдэнтач о возможности промочить горло приходилось только мечтать. Кир и Тим кушали с аппетитом фермеров или афроамериканцев. От их дружного чавканья Марку становилось ещё тошней. Наконец пытка совместным приёмом пищи закончилась. Пожилая русская женщина, исполняющая обязанности кухарки, прачки, горничной и так далее, начала убирать посуду.
Сильвия пригласила всех в гостиную, где скупо проинформировала о разговоре с мистером Джи. Ничего нового она не сообщила. Луизианский Лев по-прежнему торопил с результатами и грозился приехать собственной персоной.
После чего, сославшись на головную боль, мисс Голдэнтач удалилась к себе. Декс с полотенцем через плечо и бокеном под мышкой отправился на берег пруда, «разогнать жирок». Осенний холод был нипочём этому железному человеку. «Бычки» вновь устроились перед телевизором. В руках у них точно по волшебству возникли бутылки с пивом и вяленые кальмары. Угостили бутылочкой и Марка. Он взял пиво и вышел из дома.
Загородный день был необыкновенно тихим. Только в близлежащем дачном посёлке брехали собаки, да слышался глухой перестук поездных колёс — примерно в километре проходила железная дорога. Фишер уселся на засыпанную жёлтой берёзовой листвой скамейку, отхлебнул из бутылки. Пиво оказалось чересчур крепким и совсем невкусным, но он продолжал потягивать сладковато-горькое пойло. Ему хотелось хоть чуть-чуть от-влечься, забыть безумие последних дней. Вокруг него происходили странные, чудовищные в своём неправдоподобии вещи, и он терялся, не понимая как на них реагировать. Самое же отвратительное заключалось в том, что поделиться было решительно не с кем. Любой, кому он взялся бы рассказывать о ныряющем в стену «нудисте», разгуливающем на задних ногах пони, о впавшей в транс старухе из архива или о философствующем покойнике-рокере, принял бы его за помешанного. Впрочем, Сильвия Голдэнтач рассудила бы, наверное, что у него белая горячка.
