Наблюдая за продолжателем славных дел Гаргантюа и Пантагрюэля, Зарина слегка оживилась:
— Что с ним? Это не заразно?
— Для кого как… — Я подмигнул. Может, ещё не всё потеряно, и зря я себя накручиваю? Мало ли, почему девушка может быть задумчива. — Он, понимаешь ли, влюблён.
Намёк она проигнорировала начисто. Сделалось окончательно ясно, что моему появлению она совсем не рада. Мигай не мигай.
— Странные симптомы. Обычно от любви аппетит теряется.
— Так ведь животное… — вздохнул я.
Жерар быстро огляделся и, убедившись, что на нас никто не смотрит, погрозил мне сжатой в кулачок лапкой.
— Опасное животное! — добавил я. — Особенно в брачный период.
Зарина усмехнулась, посмотрела на часики и сказала:
— Мальчики, если вы уже покушали… Могу я смиренно попросить вас оставить меня одну?
У меня кровь прилила к лицу.
— Кого-то ждёшь?
— Ага, — ответила она с голубиной кротостью. — А почему это тебя так рассердило, Пашенька?
— Рассердило? Какая же ты выдумщица! — возразил я ей в тон. (Знал бы кто, чего мне стоило придерживаться такого тона.) — Да разве можно на тебя сердиться? Всё равно, что на щенка или котёнка. Они ведь даже если напроказничают, то не со зла, а потому что балуются. Натура такая… шаловливая. Скажи, Жерар?
Тот после долгой паузы кивнул. Морда у него стала безрадостной. Догадался, что мы развели пикировку неспроста.
Зарина приложила руки к груди:
— О, спасибо за лестные сравнения! Кстати, я могу рассчитывать, что удалившись, вы удалитесь по-настоящему? Шаловливые котята вроде меня любят играть, когда за ними не подсматривают.
— Само собой! — пообещал я, поднимаясь из-за стола. — Навсегда уйдём в закат, скроемся за горизонтом, растворимся в ночи, исчезнем с глаз долой из сердца вон… — Жерар несильно цапнул меня за палец, я осёкся и завершил: — Передавай привет новой игрушке. Бай-бай!
— Чмоки, Пашенька, — сказала она.
С одеревенелой физиономией я прошагал к кассе, расплатился и покинул кафе.
Не оборачиваясь.
* * *
Ну и какая слежка может быть после таких сцен?! Меня придавила жуткая депрессуха пополам с агрессивностью. Хотелось до полной потери интеллигентности накачаться какой-нибудь гадостью вроде картофельной браги, а потом рвать меха гармони, с матом ломиться в запертые двери, бить посуду, фонари, витрины и морды. Жерар мигом почувствовал моё настроение и благоразумно отбежал подальше. Я изо всей силы пнул кучу палой листвы. Хоть бы рассерженный дворник появился, что ли. Поругаться всласть. Но улица оставалась пустынной, лишь в стеклянной будке у входа в «Серендиб» маячил привратник.
— Зря ты пил кофе. Кофеин тебе вреден, — тявкнул Жерар. — Или торт. Вишни были с ликёром, да?
— Да пошёл ты, остряк! У меня душевная травма, дай пострадать.
— Значит, догадка верна. У вас с Заринкой прошлой ночью был не просто разговор!..
— Догадки оставь при себе, блохастый.
Он не обратил внимания на мою реплику и продолжал:
— Впрочем, чему удивляться? Эта змея смотрела на тебя как на добычу с первого дня твоего появления в агентстве. Только тогда ей по малолетству нельзя было э-э-э… сладенького, а сейчас стало можно.
— Ты скоро заткнёшься?
— Я-то без проблем. Но заткнёшь ли рот Правде?
— Да легко! — рявкнул я и бросился его догонять.
Он пулей — не помешало и полное брюхо! — метнулся к «Серендибу» и влетел в будку охранника. Я подбежал со значительным отставанием. Из «стакана» навстречу мне, косолапя, вышел дядька Горбунов по прозванию Конёк-Горбунок. Хороший мужик, надёжный как кувалда. Отставной военный, а затем рубщик мяса на рынке, где его и приметил Сулейман.
— В салки играете, молодёжь? — добродушно спросил Конёк-Горбунок.
— Ага. Поймаю мерзавца, шкуру спущу. А сало на мыловарню сдам.
— Суров ты, Павлик.
— Наоборот, дядь Миша. Это будет актом милосердия по отношению к человечеству. Да и лишний брусок мыла не повредит. У терьеров жир нежный, можно «Детское» сварить.
— Ну, не знаю… Ещё Лев Толстой спрашивал, стоит ли счастье человечества жиринки одного терьера?
Похоже, окружающие сегодня сговорились добить меня цитатами.
— Может, всё-таки Достоевский?
— Может и он. Я их постоянно путаю. Оба бородатые, лохматые. Нет бы, побрить башку как я. Сразу бы индивидуальность проявилась.
— Ага, действительно отразила бы мир.
Я перешучивался с Горбуновым, но напряжение не спадало. Оно уползало куда-то вглубь, перестраивалось, будто камень под руками комбинатора, в аморфную и очень опасную массу, состоящую из злобы и нетерпимости. Мне становилось только хуже. Нужно было с этим что-то делать.
— Кончаем прикалываться, дядя Миша, — сказал я, посерьёзнев. — Давайте лучше поспаррингуем. Сулеймана нету, ругаться некому. А то у меня, блин, адреналиновый пере-доз. Сами знаете, какой я при этом дурак. Не приведи господь, натворю чего.
Конёк-Горбунок был настоящим фанатиком единоборств, и одно время активно тренировал меня. Тренировки прекратились, когда он решил, что я слишком быстрыми темпами двигаюсь к умению не просто оборонятся, а по-настоящему калечить людей. Но спарринги мы устраиваем до сих пор.
— На локотках поборемся? — спросил он, засучивая рукава.
— Не. В полный контакт.
— Ох, и напугаем народишко!.. — не без удовольствия заметил он и тут же сунул мне в рыло кулачищем. Я отпрянул в самый последний миг. Он добавил с носка, вновь промазал, заревел медведем и сгрёб меня в охапку. Сразу стало тесно и жарко. Я боднул его в лицо, а когда, уклоняясь, он ослабил хватку, выскользнул из захвата.
Мы топтались на лужайке перед агентством, то размахивая конечностями как кик-боксёры, то переходя в борьбу, а Жерар, заливисто тявкая, прыгал поодаль. Представление ему чертовски нравилось. Болел он, кажется, всё-таки за меня. Наконец я пропустил чувствительный прямой по рёбрам, а затем богатырскую оплеуху слева. В ухе у меня за-звенело, перед глазами поплыли тёмные пульсирующие колечки. Я сел на травку, а затем и прилёг.
— Живой? — заботливо прогудел Конёк-Горбунок.
— Более-менее, — пробормотал я.
— Ну, полежи, отдышись. Эй, псина! Поди сюда. Присматривай за ним. Начнёт закатывать глаза, писай на лицо и лай изо всех сил. Я пока сбегаю, полотенчико намочу.
Бухая башмаками по дорожке, он умчался в «Серендиб». Потом послышалось шуршание травы — это подбежал Жерар.
— Глаза у меня ещё не закачены, — предупредил я.
— Вижу, — сказал он и тихонечко спросил: — Чувачок, а чувачок… Тебе плохо?
