– Брось! Немедленно! – велел он.
Ирка посмотрела на него пустыми глазами.
– БРОСЬ, тебе говорят! Она тебя убьет! Скорее!
Ирка расхохоталась и дала Матвею пощечину. Резкую и сильную. Его голова мотнулась.
– Ты, мерзость! Уйди от меня! Отвали! Понял?! – завизжала она, срывая голос.
Туристы, поднявшиеся к могиле, все как один смотрели в их сторону. Слов слышать не могли, слишком далеко, но все же понимали, что тут что-то происходит. Ирке было приятно, что она привлекает внимание. Наконец-то! Ее наполнило одноразовое удовольствие бешенства. Она заорала еще громче и с криком «Эта скотина меня бьет! Помогите!» попыталась расцарапать Багрову лицо. Он торопливо отошел назад, показывая пустые ладони.
– Я понял, – сказал он мирно. – Я все понял! Не кипи! Уже ухожу!
– Понял? Так катись! Вон пошел! Или тебе доходчивее объяснить?
Ирка вытянула руку, надеясь дотянуться до его глаз и выцарапать их. Он уклонился, забежал сбоку и, крепко поймав ее за запястье, сорвал с ладони впившуюся в нее осу.
Суккуб упал на камень. Быстро пополз, задирая крошечное личико и шипя. На его жале, которое то всовывалось, то высовывалось, дрожало багровое пятнышко крови. Ирка бросилась спасать его. Ей казалось: в мире нет ничего дороже этой крошечной осы. Все радости, вся ее жизнь, все удовольствия – только в ней. Недавняя боль была напрочь забыта. Она попыталась закрыть осу своим телом. Багров схватил ее за плечи, рванул в сторону и, наступив на суккуба каблуком, провернулся на месте.
Ирка услышала хруст, потом писк, потом от камня поднялось облачко вони – и все. Наваждение ушло. Она перестала биться в руках у Багрова.
– Отпусти! – потребовала бывшая валькирия.
– Уверена?
– Да, отпусти! – повторила Ирка устало.
Матвей разжал руку. Подбегавший к ним рослый турист, мчавшийся, как видно, защищать даму от нападения, остановился в недоумении. Ребята вежливо смотрели на него.
– Он к вам лез? Все хорошо? – спросил турист, переводя дух.
– Все никогда не может быть хорошо. Что-нибудь обязательно будет плохо, – назидательно произнесла Ирка. – Но в данном случае инцидент исчерпан. Благодарю вас!
Глаза туриста округлились. Бывшая валькирия почувствовала, что он отчасти жалеет, что Матвей ей не двинул.
– Ты это, парень! Не бузи! Сдерживай себя! – посоветовал спаситель Матвею и, покачав головой, ретировался.
Трехкопейная дева опустилась на корточки, потом оперлась на руки и разглядывала раздавленного суккуба вблизи.
– Лучше не надо. Он и так сдохнет, – посоветовал Багров.
Маленькое, злое, почти человеческое лицо смялось, зубы были оскалены. Одно из крыльев продолжало безостановочно двигаться.
– Нормально! Ну-ка помоги мне! Дай нож!
Матвей щелкнул кнопочным ножом и протянул его Ирке. Морщась и помогая себе куском камня, она вскрыла суккубу полосатое брюшко. Это оказалось непросто. Оно было как кусок твердой резины.
– Да нет там ничего, – сказал Багров.
Подумав, что он прав, Ирка стала убирать нож, но в этот момент рядом с лезвием что-то блеснуло. И снова мрак, точно на краткое полыхание ушли последние силы. Но Ирка уже знала, что внутри что-то есть.
Поняв, что все потеряно, брюшко суккуба окончательно расползлось и за считаные секунды разложилось, сделавшись похожим на темную влажную кожуру раскисшего банана. Ирка взволнованно облизала губы. Эйдос! Маленький, почти померкший, но не гнилой и со способностью к внезапным вспышкам. Трехкопейная дева аккуратно взяла его кончиками пальцев, опасаясь выпустить, чтобы он не провалился в одну из трещин.
– Аня смогла оторвать от себя суккуба и заточила его под камнем, – сказала она. – Но он сохранил власть над ее захваченным эйдосом. То и дело она срывалась. Жизнь стала беспросветным мраком, она не выдержала и… Эх, ей бы обратиться к свету! Рвануть к нему всем сердцем, и спасение бы пришло, но девушка не там стала искать выход. Испугалась мокрого, хилого, полураздавленного гниляка! Он победил!
– Разве эйдосы самоубийц не достаются мраку? – поинтересовался Багров, наблюдая, как Ирка ищет, куда спрятать песчинку.
– Достаются. Но точно не из моих рук! Я отдам его Эссиорху, а он разберется, как с ним поступить. Очень сомневаюсь, что побежит к Лигулу, – упрямо сказала бывшая валькирия.
– А с какой, интересно, радости мрак вообще их получает? Мало человеку проблем было, если он сам себя убил? Надо его мраку отдавать? – с негодованием спросил Матвей.
– Тут все сложнее. Эссиорх говорит, что человек всегда выбирает сам: барахтаться или тонуть, задирать ручки или сражаться. Время жизни дано, чтобы просветлить свой эйдос. Ее навсегда останется тусклым. Разве не досадно будет, что ее победило это вот? – Ирка оглянулась на камень, невольно вспомнив, что тот же гниляк едва не одолел и ее. Это заставило снизить градус категоричности. – Бывают, конечно, исключения. Например, девушку-партизанку хватают полицаи. Если она выстрелит себе в сердце, чтобы сохранить честь и не выдать своих, это будет не самоубийство, а подвиг. Эйдос полыхнет в последний краткий миг и навеки окажется просиявшим!
Они спускались по тропе, когда бывшая валькирия ощутила внезапное головокружение. Она села, но уже через минуту вскочила, почувствовав небывалый подъем сил. В ногах появилась такая легкость, что Ирка в несколько прыжков обогнала Багрова. Матвей закричал на нее, что она сумасшедшая так носиться по скалам. Та расхохоталась в ответ, перескакивая с камня на камень, как горная коза.
Чувство, охватившее ее, было трудновыразимо. Ирка ощутила, что приобрела ноги. Полностью, без остатка и каких-либо условий. Прежняя хозяйка уступила их ей без горечи и досады. А раз так, то исчезла и зависимость от мрака, с которым эти загорелые сильные ноги были связаны незримой нитью кукольника. Теперь Аидушка может дергать пальчиками сколько угодно: нити сгнили.
Щенок заскулил. Собаки не любят, когда их трясут и радостно подбрасывают. Пусть даже и из самых восторженных побуждений.
Они шли вдоль шоссе, ведущего в Коктебель. Внезапно Багров остановился и, поймав Ирку за локоть, резко дернул ее.
– Чего такое?
– Чуть не наступила! Лучше не смотри!
Матвей забыл, что лучший способ заставить девушку посмотреть – это сказать «не смотри!» Ирка все еще держала щенка и от того, что тот постоянно пытался лизнуть ее в губы и нос, вынуждена была высоко задирать голову. Но сейчас она наклонилась. Под ногами у нее лежало что-то серое, пыльное, страшное, неузнаваемое, но все еще живое. Колесо машины раздробило кошке задние лапы и таз. По серо-кровавому следу, поначалу яркому, но под конец утратившему всякий цвет, видно было, сколько кошка проползла на передних лапах. Очень, очень далеко. Теперь она уже не ползла. Просто смотрела на Ирку, не пытаясь ни мяукать, ни хрипеть.
