Слова Мирославы о том, будто шума князья Шуйские не захотят, его несколько успокоили. Хотя бы потому, что без сечи захватить усадьбу невозможно – а сечу не скроешь, до Ваги и губного старосты такое происшествие обязательно дойдет. Стало быть, прямого нападения сюда можно не опасаться. Но вот попытаться убедить государя наложить на подьячего опалу, отставить от службы, отослать воеводой в дальние земли – это будет тихо и необратимо. Такая месть князьям должна понравиться.
– Нужно ехать в Москву.
– Без меня? – вскинула голову княжна.
– Ты хочешь пройтись там со мной за руку?
Мирослава задумалась. Победила родовая честь:
– Нет. Позора князьям Шуйским не хочу.
– Тогда один. В столице тебя не спрячешь. Глаз больно много, и все тебя в лицо знают. Хоть кто, да заметит. Узнаю, как там все складывается, и вернусь.
– Да, – согласилась княжна и снова примостилась в его объятиях, ища больше ласки, нежели утешения. А может быть – ища утешение в ласках. Боярин поднял ее на руки и понес на перину. У них оставалось совсем мало времени, прежде чем судьба опять разведет влюбленных врозь на многие недели, каждая из которых в одиночестве растягивается в вечность.
Однако у Мирославы ныне имелся еще любимый мужчина: ребенок. За ночь он принимался плакать три раза, и в конце концов боярин решил, что чем раньше он отплывет – тем быстрее доберется до столицы. А отоспаться можно и на струге.
Опасаясь неладного, в этот раз Басарга взял с собой всех холопов и при оружии. После гибели четверых под рукой у него осталось всего восемь, но искать новых охотников пойти в закуп времени не оставалось. Пока Тришка-Платошка руководил погрузкой судна, боярин дал последние указания старосте, верхом съездил в монастырь – поставить свечу и помолиться перед дорогой, через три часа вернулся и сразу поднялся на палубу. Смерды столкнули нос с пляжа – и вода снова забурлила за кормой верного боярского корабля.
* * *
Басаргу угораздило попасть в Москву в самый разгар празднеств – столица готовилась к царской свадьбе. Князья и бояре съезжались из своих поместий, купцы подтягивались в надежде на хороший торг, нищие бродяги, а также ремесленники и простолюдины, что имели возможность оставить на время свои дома, поля и мастерские, приходили, надеясь на дармовое угощение; незнатные боярские дети и худородные бояре собирались хотя бы просто побывать на веселье, поглазеть на новую царицу, покричать государю здравицы. Москва становилась тесной до невозможности, цены на постоялых дворах выросли до рубля за ночь, в домах, куда раньше никого и не думали пускать на постой, люди спали в банях, на чердаках, в сараях и даже в хлевах. А кто не нашел и такого уголка – укладывались прямо на улицах. Утром же, когда вся эта непостижимая толпа вставала с желанием поесть, попить или куда-нибудь пойти – улицы превращались в одну огромную давку.
Впрочем, это не мешало православному люду оставаться веселым, добрым, поздравлять друг друга с радостным событием, а выпив – орать хвалу черкесской княжне, государю и небесам.
Узнав о том, что Иоанн в Кремле, Басарга сразу попытался к нему пройти. Не очень надеясь на успех – все же у жениха ныне должны быть совсем другие хлопоты. Но, к удивлению боярина, его пропустили. Подьячий и царь опять встретились в Зеленой горнице – но не было здесь больше ни сидений, ни стола, ни черноволосой Анастасии.
– Здрав будь, витязь. – Государь сразу вернул ему иконку. – Забери на будущее. А то как бы не забыть.
– Мои поздравления, государь, – спрятав образ, поклонился Басарга.
– Оставь, – махнул рукой Иоанн. – Сказывают, надобно сие. Царь обязан позаботиться о наследнике. Царь обязан сохранять твердость престола. Царю надобно позаботиться об укреплении рубежей южных, кровными узами союз с Кабардой поддержав. Вот, видишь, поддерживаю. Так что сказывай о делах твоих. Как святыня, в безопасности? А то дошло до меня, что неладное по зиме случилось.
– То иноземцы были государь. Тайны не ведали, пытать меня о ней хотели. Ныне мертвы. Пока новые лазутчики проберутся, не един год пройдет.
– Это славно… – вздохнул государь.
Он был красив: высокий, могучий, широкоплечий. Ферязь с богатым золотым шитьем плотно облегала сильное тело, черная густая борода лишний раз доказывала богатырское здоровье. Тридцать лет – самый расцвет сил для любого мужчины. Но взор царя оставался блеклым и пустым.
– Завидую я иногда кравчей, за которую ты столь рьяно заступался, – неожиданно сказал он. – Захотела в монастырь – и ушла. Никто не остановил, никто не стал учить уму-разуму, о долге пред Богом, предками и земле русской сказывать, крест на лоб класть… Ой, прости. Она же, помнится, руки на себя наложила?
– Верится мне, просто приболела княжна Мирослава, – осторожно поправил правителя Басарга. Вроде как и не соврал сильно, но и тайны не выдал. – Как отлежится, снова к миру вернется.
– Я ее помню, – улыбнулся царь. – Скромная, старательная, тихая. А подозрения с нее дьяк Вяземский снял. Нашел людишек странных, которых возле Насти видели, допросил с пристрастием. Один из них на дыбе о венецианском яде ему поведал. Опосля сам и в руки выдал. Сказывает дьяк, на князя Курбского те душегубы указывают.
– Признался?! – торопливо спросил боярин Леонтьев.
– Поклялся мне князь Андрей у святых образов, что к делу сему непричастен. В верности вечной крест поцеловал, служить обещался преданно до самой смерти. Рази перед образами кто-нибудь лгать станет? Оговорили, стало быть, под пытками.
– Может статься, и так, – опустил голову Басарга.
– У меня для тебя поручение есть важное, витязь храбрый. Но ныне, сам понимаешь, отвлекаться надолго не могу. Посему пока отложим. Ныне главное, святыня в целости. Прочее потерпит. Жди, пока вызову. Да не сгинь безвестно, как в прошлый раз! Все, ступай.
* * *
Москва гуляла. На улицах были выставлены столы с угощением, в храмах звонили колокола, на площади перед Кремлем раскачивались качели, крутились красно-зеленые карусели и гигантские шаги, возвышались отполированные сотнями рук столбы с подарками наверху: сапогами, кафтанами, шапками и платками. Забирайся – и бери, чего хочешь. За рекой, на Болоте, вытянулись бесконечные торговые ряды, между которыми то и дело вспыхивали кулачные бои. Не драки, а бои: улица на улицу, компания на компанию, шорники против плотников. Иногда на интерес, иногда на угощение, иногда за подарок. Это если за пиво платил не проигравший, а разгулявшийся купец. Порою награду выставлял зашедший на веселье князь али думный боярин – рубль там или коня. Тогда поединки начинались всерьез, и бились уже одиночные, умелые бойцы. Тут и там бродили скоморохи, орали частушки, заставляли кувыркаться и плясать ручных медведей, играли на балалайках
[32]
, разыгрывали представления.
