– Почему токмо сейчас? – недоуменно спросил князь Воротынский. – Давно ведь его подозревали.
– А ты у него спроси!
– Может, опасался, что полоняне полоцкие его выдадут? – предположил Басарга.
– Ну, и вот что мне делать, боярин? – обратился к нему Иоанн. – На кого опираться? Князь Курбский – предал. Стрелецкий голова Тетерин – к ляхам убег. Князья Шуйские – изменили!
– Князья Шуйские? – вздрогнул боярин Леонтьев. – Как так изменили? Когда?
– А ты думаешь, кто тебя на реке Сухоне смертным боем бил?! – шумно дыша носом, спросил Иоанн. – Шуйская семейка! Горбатов-Шуйский с сыном все затеяли! Они сокровище священное присвоить захотели! А ты сказываешь, в городе открыто святыню положить… Отправляйся немедля! Спрячь снова до похода нового, и чтобы ни одна собака не ведала, где она лежит!
Оставаться рядом с разгневанным царем было опасно – недолго и самому в опалу угодить. Посему Басарга и князь Воротынский поторопились поклониться и выйти прочь.
– Посидел бы с тобой, боярин, право слово, – развел руками князь. – Но с таким известием торопиться надобно. Как бы Андрюшка Курбский в пропасть кого с собой не утянул.
– Благодарствую, княже, – поклонился Басарга. – Да токмо и мне приказ дан ясный. Обязан ехать.
Однако дома, войдя на двор, первым делом подьячий увидел четыре возка, на которых из-под рогож хищно поблескивали дула новеньких, еще сверкающих бронзой пушек.
– Это еще что? – изумился Басарга. – Они-то откуда?
Он взбежал по ступеням крыльца, вошел в дом…
– О, наконец-то! – поднялся из-за накрытого стола боярин Андрей Басманов. – А мы уж тебя, друг мой, заждались!
В этот раз он был одет на удивление просто: синяя атласная косоворотка, зеленые штаны, широкий наборный пояс с янтарными бляшками, цветастые сафьяновые сапоги. Кабы не золотые перстни, вышитая тафья и толстая золотая цепь на шее, так и за простолюдина принять можно.
– Рад видеть тебя, друг мой, – кивнул Басарга.
– А по голосу и не скажешь, – сошла улыбка с лица гостя.
– На себя не принимай, боярин Андрей. – Подьячий подошел к столу, налил себе меда, выпил. – Князь Андрей Курбский в Польшу сбежал.
– Да ты что?! – вскинулся Басманов. – А я что сказывал? Вот они все какие, Рюриковичи-то! Родом гордятся, а сами все на сторону смотрят, кому продаться подороже. Нельзя государю нашему на князей замшелых полагаться, надобно преданных да молодых возле себя возвышать! Ой, не слушает меня государь, а я дело сказываю. А тебе, друже, что отвечает?
– Да то же, что ты, и говорит! Что изменяют все, куда ни глянь… – Боярин налил себе еще меда. – От Рюриковичей дела самые важные прятать приходится.
– Верно, – повеселел Басманов. – Не тому верить надобно, кто древен, а тому, кого сам вырастил. Старый двор Иоанну начисто разогнать надобно да новый завести. Из людей проверенных, преданных. Тому и митрополит мудрый посодействовать может. Иоанн Васильевич наш набожен, голос Бога и церкви Христовой слушает внимательно.
– Верно, – согласился боярин Леонтьев, дотягиваясь до расстегая с грибами.
– Средь архиереев нынешних мудрее Пимена, архиепископа Новгородского, ныне и нет никого.
– Может, и так, – пожал плечами Басарга. – Я его не знаю.
– Так ты бы познакомился, – посоветовал боярин Басманов.
– Ты, вестимо, за хлопотами и не ведаешь, – подал голос молчавший до того Софоний Зорин, – что во время похода русского к Полоцку митрополит Макарий, духовник государя нашего, преставился, – боярин перекрестился. – Церкви православной нового митрополита избирать надобно.
– Господи, прими душу его, – перекрестился боярин Леонтьев.
– Лучшего митрополита, нежели Пимен, нам и желать нельзя, – выставил локти на стол Андрей Басманов. – Он тоже из худородных честью и совестью выбился, в Новгороде своем в дрязги московские не замешан. От родов древних княжеских далек… Коли его митрополитом поставить, то он не Рюриковичей, а нас держаться станет. Наше слово поддерживать, царя на нашу сторону склонять. Особливо коли поможем ему на верх самый подняться.
– Мне-то к чему сие сказываешь, друг мой?
– Ты подьячий в приказе Монастырском. Стало быть, и слово твое много чего значит, – ответил боярин Басманов. – Епископ Пимен зело уверен, что государь мнением твоим особо интересоваться станет. Притом просил обмолвиться, что чернецом в монастыре Кирилло-Белозерском начинал…
Басарга от неожиданности поперхнулся грибной начинкой и закашлялся.
– Эк тебя проняло, – удивился Андрей Басманов и постучал ему по спине. – А я, грешным делом, и не понял, к чему это он упоминал?
– Я там тоже… Послушничал… Недолго… – признался Басарга.
– В заботах своих об обителях православных архиепископ новгородский осмь пищалей шестифунтовых
[43]
тебе в подарок прислал. Ведомо ему, ты обитель на Ваге благоустраиваешь. Вот для ее укрепления стволы сии и решил тебе прислать.
– Благодарствуем… за щедрость такую, – все еще покашливал Басарга.
– Так что мне передать архиепископу новгородскому? – ласково поинтересовался Андрей Басманов. – Может он на тебя положиться?
– Коли доведется слово замолвить, не забуду, – пообещал подьячий. – Но ведь не все от меня зависит. У государя своя воля есть. Да и меня он опять в поместье отсылает.
– Еще вызовет, – многозначительно пообещал Басманов. – А волю государя мы нарушать не станем. Мы его слуги, а не попечители. Однако же, если в росписи архиереев достойных, что перед Иоанном ляжет, токмо имена Германа и Афанасия будут – это одно. А коли еще и имя Пимена – то другое. Если же еще и похвалят новгородца три-четыре царедворца доверенных, то и вовсе иначе все сложиться способно.
– Я похвалю, – кивнул Басарга и спешно запил кашель медом из липового ковша.
– О том и передам, – поднялся гость. – Извини, идти надобно. Думал вместе посидеть, да не получается.
– Жаль, – кивнул подьячий. Басарга понимал, что известие о бегстве князя Курбского побуждает торопиться по срочно возникшим делам многих знатных бояр. Как хозяин дома он проводил гостя до самых ворот и повернул назад, только когда тот поднялся в седло. Софоний, который вышел из дома вместе с ним, откинул рогожу на одной из телег, погладил пищаль:
– Красавица! Интересно, где епископ Пимен их взял? В Пушкарской избе новгородцам гвоздя ржавого не продадут.
Басарга вместе с ним прошелся вдоль ствола, осмотрел казенник – и охнул от неожиданности.
– Что? – повернулся к нему боярин Зорин.
– Вот, читай, – ткнул подьячий пальцем в надпись меж переплетенных дубовых листьев: – «Отлито в обители Соловецкой»… Убей меня, боже, да это же наш сквернослов!
