Въевшаяся в плоть и кровь привычка: нельзя сидеть в седле, коли князья перед тобой пешими стоят.
Его примеру более никто из свиты не последовал. Хотя, конечно же, среди придворных Иоанна боярин Леонтьев худородный был один.
– Проводить приехал, Иоанн Васильевич?! – дерзко выкрикнул царю молодой Петр Шуйский.
– Может, проводить, а может, встретить, – спокойно ответил правитель. – Подьячий мой, боярин Басарга Леонтьев, головой за тебя поручился, Александр Борисович, и за сына твоего. Помиловать просит. Скажи, готов ли ты пред образами Божьими крест мне поцеловать, что не станешь более ничего злоумышлять супротив меня и верен впредь останешься?
– Не нужно нам прощения из рук собаки этой! В аду пусть горит с просьбами своими! – оскалился мальчишка. Басарга даже подумал, бросится с кулаками. Но обошлось. – Лучше на плаху взойти, чем ему обязанным остаться!
– Одумайся, Александр Борисович, – попросил старшего князя Шуйского подьячий.
– Погань ты богомерзкая, – ответил князь. – В аду тебе гореть.
Отец и сын брезгливо отвернулись и сами пошли на эшафот, поднялись по ступеням.
– Подождите, – спохватился дьяк Висковатый. – Приговор не зачитали!
– Государь! – взмолился боярин Леонтьев.
– В них столько же ненависти, сколько в тебе благородства, – покачал головой Иоанн. – Я не могу даровать человеку жизнь супротив его желания.
– Бери меня! – потребовал от палача молодой Шуйский.
– Нет, сынок, позволь мне первому, – попросил князь Александр. – Не хочу увидеть, как ты умираешь.
Он повернулся к реке, размашисто перекрестился на купола кремлевских церквей, опустился на колени перед плахой, обнял ее и положил сверху голову.
Палач глянул на Иоанна. Тот кивнул. Холоп вскинул топор, с размаху ахнул им вниз – и голова покатилась по эшафоту. Толпа зевак протяжно выдохнула. Петр Шуйский остановил голову, поднял ее и поцеловал в губы:
– Иду к тебе, папа…
Он опустился на колени, положил отцовскую голову рядом, обнял плаху.
Басарга закрыл глаза.
Послышался резкий выдох палача, и топор с чавканьем вонзился в плаху.
Самые ярые враги боярина Леонтьева перестали существовать. Но никакой радости Басарга по этому поводу, увы, не испытал.
