Песню глупую я петь!
Песню петь, нога бежать!
Почему я петь не знать!
У меня вообще со стихами фигово!
Труби труба!
Раз! Два!
Труби труба!
Много! Тьма!
Труби труба!
Э… чо?
Ваймса по-прежнему слегка раздражало, что многие новоиспеченные стражники, окончившие курсы в здании бывшей лимонадной фабрики, сбегали из города, едва дождавшись окончания стажировки. Но в этом были и свои преимущества. Сэмми служили почти во всех городах, вплоть до Убервальда, и не просто служили, а быстро поднимались по служебной лестнице. Ты знал все их имена, а они знали твое имя, ведь еще в учебке их научили отдавать тебе честь. Это было большим подспорьем. Приливы и отливы в политике часто приводили к тому, что местные правители разрывали связи с соседями, но сэмми поддерживали связь друг с другом постоянно, через семафорные башни.
Он вдруг понял, что едва слышно напевает совсем другую песню. Ту, которую много лет пытался забыть. Мотив пришел вслед за запахом сирени. Ваймс почувствовал укол вины и умолк.
Когда постучали в дверь, он дописывал письмо.
— Почти закончил! — крикнул он.
— Это я, мафтер, — сказал, заглядывая в кабинет, констебль Игорь. — Игорь, сэр, — добавил он.
— Да, Игорь? — сказал Ваймс, в который раз удивившись: зачем тому, у кого голова вся смётана грубыми швами, постоянно напоминать окружающим, кто он такой и как его зовут?
[1]
— Я просто хотел сказать, что мог бы пофтавить юного Рукисилу обратно на ноги, мафтер, — с некоторой укоризной сообщил Игорь.
Ваймс вздохнул. Лицо Игоря выражало тревогу с примесью разочарования. Ему не позволили продемонстрировать свое… мафтерство. Естественно, он был раздосадован и обижен.
— Игорь, мы это уже обсуждали. Пришить оторванную ногу — это одно дело, но тут совсем другое. Все гномы решительно против таких штук.
— В этом ведь нет ничего сверхъестественного, мафтер. Я же ярый сторонник натурфилофофии! И когда его принесли, он был еще тепленьким…
— Таковы правила, Игорь. Но все равно спасибо. Мы все знаем, что у тебя в груди бьется доброе сердце…
— Бьются, сэр. Фердца, сэр, — с упреком поправил Игорь.
— Именно это я и имел в виду, — откликнулся Ваймс, даже глазом не моргнув.
Впрочем, Игорь тоже не моргнул. Мешали чудовищные швы, перепоясывающие голову.
— Ну хорошо, сэр, — наконец уступил он. И, помолчав немного, спросил: — А как дела у ее светлости?
Ваймс ждал этого вопроса. Воображение повело себя крайне подло, моментально подсунув ему ситуацию, в которой фигурировали и Сибилла, и Игорь. Не то чтобы Ваймс недолюбливал Игоря. Как раз наоборот. Многие стражники расхаживали сейчас по городу на своих двоих только благодаря гению Игоря в обращении с иглой и нитью. Но…
— Отлично. Просто отлично, — резким тоном произнес Ваймс.
— Я флышал, госпожа Контент немного обеспоко…
— Игорь, есть области, в которых… Послушай, ты хоть что-нибудь знаешь о… женщинах и детях?
— Не слишком много, сэр, но я давно понял: фтоит уложить кого-нибудь на плиту и хорошенько покопаться, так фказать, в вопросе, как все сразу…
Воображение Ваймса очень вовремя отключилось.
— Спасибо, Игорь, — перебил он, чудом не допустив дрожи в голосе. — Но госпожа Контент весьма опытная повитуха.
— Как фкажете, сэр, — отступил Игорь, правда в его словах проскользнуло некоторое сомнение.
— А теперь мне пора, — сказал Ваймс. — Впереди долгий и нелегкий день.
Он сбежал вниз по лестнице, бросил письмо сержанту Колону, кивнул Моркоу, и они быстрым шагом направились во дворец.
Когда дверь захлопнулась, один из стражников поднял голову, прервав свою неравную битву с рапортом, в котором всякий страж правопорядка должен четко и ясно описать все то, чему на самом деле следовало бы произойти.
— Сержант?
— Да, капрал Пинг?
— Сержант, а почему некоторые из вас носят лиловые цветочки?
Атмосфера в комнате неуловимо изменилась, множество мигом навострившихся ушей всосало все звуки без остатка. Все, кто трудился над рапортами, разом перестали писать.
— Я к тому, что ты, Редж и Шнобби в прошлом году тоже пришли с цветами, вот я и подумал, что, может, мы все должны были…
Пинг осекся: обычно излучавшие дружелюбие глаза Колона превратились в узкие щели, и в них отчетливо читалось: «Ты вышел на тонкий лед, приятель, и он уже трещит под тобой…»
— Я хочу сказать, у моей хозяйки есть сад, и я могу сходить и тоже срезать… — затем продолжил Пинг, похоже вознамерившись покончить со своей никчемной жизнью.
— То есть ты тоже хотел бы сегодня прийти с сиренью? — негромко спросил сержант Колон.
— Я просто говорю: если нужно, я мог бы…
— А ты вообще там был? — рявкнул сержант, вскочив на ноги так резко, что стул опрокинулся.
— Спокойно, Фред, спокойно… — пробормотал Шнобби.
— Я вовсе не… — начал было Пинг. — То есть я… Был где, сержант?
Колон облокотился на стол так, что его круглое багровое лицо оказалось в дюйме от носа Пинга.
— Если ты не знаешь, где это было, значит, тебя там не было, — произнес он прежним тихим голосом и выпрямился. — Так, у нас со Шнобби дела, — объявил он. — Вольно, Пинг. Мы отбываем.
— Э…
День для Пинга явно не задался.
— Да? — отозвался сержант Колон.
— Э… Правила внутреннего распорядка, сержант… Ты, ну, типа старший по званию, а я дежурный офицер, так-то я б не стал спрашивать, но… если ты покидаешь караулку, то должен сообщить мне, куда направляешься. На всякий случай, если кто-то будет тебя искать, понимаешь? И я должен внести это в журнал. Ручкой. Чернилами. Все такое, — добавил он.
— Пинг, ты хоть знаешь, что сегодня за день? — спросил Колон.
— Э… двадцать пятое мая, сержант.
— А знаешь, что это значит, Пинг?
— Ну…
— Это значит, — сказал Шнобби, — что все, кто имеет право спрашивать, куда мы идем…
— …знают, куда мы пошли, — закончил Фред Колон.
