– Баб, что ли, подобрать мне хочешь? – усмехнулся невесело самодержец, вспомнив знакомого стихотворца примерно в таком же жанре.
– Причём тут бабы, самые что ни есть мужланы будут, – не вспомнила никакого стихотворца ведьма, не сообразив куда вообще клонит царь.
– Ладно, не бери в голову, – махнул рукой государь. – Спасибо за проделанные попытки. Пока!
Владибор Ильич отодвинулся от окна, а вместо него наружу высунулся Годунович.
– Живи пока, Ягодка, хоть и без бога в сердце, но с царём в голове, живи и помни доброту государеву, – поучительно произнёс боярин, подмигнул ведьме и махнул рукой возницам.
Кортеж, сделав круг по полянке, умчался восвояси.
Проводив его взглядом, ведьма подошла к терему и, погладив избушку, вновь засела за геройский каталог в поисках подходящего героя для самодержца. Хоть и тёмная была личность, а за слова свои завсегда отвечала, не то что некоторые.
* * *
Кортеж не спеша вёз храпевших царя с боярином по главному тракту резервации. Просыпающийся лес, покряхтывая ворчливыми дубами, потягивался после разгульной ночки. Ещё несколько поворотов, и покажется застава, отделяющая заповедную зону от обычного мира. Недоспавшие стражники зевали, кутаясь в плащи. Возницы, пытаясь отогнать сон, изредка встряхивали головами. Утренние птицы, щебетавшие в ветвях над головами, только усугубляли общее полусонное состояние, ещё шибче убаюкивая людей. Вот и последний поворот, а за ним глядишь. гляди ж ты, раззява! Человек на встречке!
Шедший встречным кортежу курсом человек в плаще с накинутым на голову капюшоном тоже не успел сообразить, откуда в такую рань такое(!) интенсивное движение по «Черноборью», тем более после пресловутой «пятницы», и в растерянности остановился на «проезжей части».
Поздно заметивший пешехода возница смертоносной колесницы натянул вожжи, останавливая не менее сонных лошадей, отчего их тормозной путь должен был оказаться как минимум в два раза длинее и намотать пешехода на бешено вращающиеся, благодаря хитрому механизму, лобовые ножи.
Казавшийся немного растерянным пешеход в отчаянии выставил перед собой бесполезную в этом случае трость с хрустальным шаром-набалдашником.
Колесница с вращающимися резаками неслась на незадачливого пешехода.
Пешеход стоял, вытянув руки.
Колесница приближалась.
А пешеход стоял.
И тут вновь случилась неожиданность.
С обеих обочин, словно по команде, к пешеходу метнулись ещё два человека (из породы тех, «со значком «ГТО», которых никто ни о чём не просит, но которые считают своим долгом вмешаться.). Эти ребята, схватив стоявшего за руки, попытались оттащить его каждый в свою сторону. Правда, из-за того, что вектора их сил были примерно равны по значению, но разнились по направлению на сто восемьдесят градусов, из этой их безумно-храбро-самоубийственной затеи ничего не вышло.
Теперь уже вся троица грозила в ближайшую долю секунды превратиться в свежеразмолотый фарш.
И тут в третий раз случилась совсем уж неожиданная неожиданность.
Колесница, не достав своими ножами какие-то сантиметры до лихой троицы, вдруг стопорнулась, словно на невидимую стену наткнулась, и, сделав грандиозный кульбит вместе с пассажирами и лошадями, перелетела через троицу и приземлилась на свои колёсо-копыта аккурат за их спинами. Ошалевшие коняги, сообразив, что дело тут нечисто, без дополнительной команды рванули в сторону видневшейся заставы, увозя в колеснице приходивших в себя возницу с арбалетчиками.
Царская же лимузинная карета, имевшая больший удельный вес и менее сонного кучера, остановилась за несколько саженей до троицы, но так, что её тоже немилосердно тряхнуло со всем содержимым внутри и развернуло на дороге.
– Ша-а залётные! Кто посмел государю-батюшке дорогу перекрыть?! – выглянув из кареты, грозно заорал на незнакомцев Годунович. – Кто себе приговор высшей меры подписал!? – пушкари уже навели мортиру на виновников переполоха, но пулять не решались из-за ближины царского транспорта. – Стоять на месте! Одно движение влево, вправо – и вам крышка! Вы совершили бо-ольшую ошибку, холопы чёртовы!
Тройка пешеходов, молча, смотрела на захлёбывающегося руганью боярина.
– Кто там? – потянул государь боярина за рубаху.
Тот обернулся к сидевшему в сонной печали самодержцу и, бросив тому: «Кажись, бродяги случайные», опять напустился на «бродяг».
– Слышь, Борисыч, – вновь потянул царь Годуновича за одежду. – Ты давай это, не бранись почём зря, скажи стражам, пущай повяжут этих, да в дворцовую темницу покуда бросят, уа-ах, – зевнул монарх и потянулся, – выспимся, а вечером под трибунал этих бродяг и за попытку переворота вздёрнем.
– Как за попытку переворота, – вздрогнул боярин (неужели не разглядел в этих бродягах повстанцев партизанствующих!).
– Так, за попытку переворота царской кареты, пускай даже и случайную, – пояснил государь и прикрыл свои ясны очи, дав понять, что тревожить его больше не стоит. – Да! – приоткрыл самодержец левое око, – и распорядись, пущай покудова обыщут, обезоружат, если есть что при них, а по прибытии в разные камеры рассадят, дабы подозреваемые тайного сговора между собой не учинили.
Сообразив о чём речь, Годунович сначала мысленно отдал дань царской прозорливости, а затем только отдал соответствующие распоряжения стражникам и, только когда лично убедился, что все возмутители его и царского спокойствия приторочены в связанном виде к замыкающему транспорту, разрешил кортежу продолжить движение.
Неразговорчивые «бродяги» поплелись навстречу своей незавидной судьбе-злодейке в арьергарде гужевой колонны.
Подремав на скорую руку часов эдак восемь-десять, царь-батюшка соизволил откушать обильного низкокалорийного ужина и велел подать «тройной десерт» к столу государственному.
Начали, было, повара-стряпчие головы ломать сначала над словом мудрёным, затем над тем, что под него подогнать можно, и уже решили чарку одеколона отечественного разлива преподнести самодержцу в качестве десерта, но более начитанный Годунович, посоветовав им «не путать десерт с аперитивом» и вообще оставить головы в покое, отправил воеводу внутренних дел за подозреваемыми в попытке переворота для привлечения к царскому суду – самому гуманному и скорому на вынесение решения суду в мире.
Когда доставили троицу пред строгие очи государевы, уже более внимательно рассмотрели их самодержец и компания.
Подозреваемые стояли в шеренгу перед государем, и совсем без страха (что, естественно, не пришлось по душе царю и другим вельможам) и даже малейшего упрёка смотрели на царя и его грозное окружение. Первым в шеренге стоял пожилой мужичок в глухом запылённом плаще, с проплешиной на широколобой голове и с хитрой искрой в глазах.
Подле него, стоя в гимнастической стойке, рассматривал хоромы царские простолицый русоволосый юный здоровяк в лаптях, шароварах и косоворотке, подпоясанный расшитым кушаком. Замыкал шеренгу смуглый широкоплечий хлопчик в кожаных сапожках, красной шёлковой рубахе, парчовой жилетке и с золотой серьгой в левом ухе. И если физиономия первого тянула как минимум на кандидатскую, выражение лица второго – на среднестатистического пэтэушника, то третий тип, по градации мистера Чезаре Ламброзо, мог бы занимать нишу где-то между уголовником-рецидивистом и начинающим серийным маньяком, а шрам на смуглом лице придавал оному и вовсе свирепый вид. В общем и целом, эти подозрительные личности, по сути, были типичными представителями соответствующих социальных прослоек: интеллигенции, рабоче-крестьянского класса и индивидуального малого бизнеса.
