Первым опомнился Меджидов. Он быстро подошел к лежащим вповалку мертвым и раненым и выстрелил в голову громко стонавшей женщины. Та дернулась и затихла.
– Что стоите?! – крикнул Вали своим. – Добивайте остальных! Тут еще многие шевелятся.
Его голос словно подтолкнул бандитов. Они принялись выполнять приказ Меджидова. Защелкали выстрелы. Кое-кто нарочито изгалялся, стараясь угодить либо ровно в середину лба, либо в одну из глазниц, шумно комментируя свои действия.
Все закончилось быстро. И теперь действительно наступила тишина.
Меджидов опять заставил своих подручных действовать.
– Отправьте этих за тачками! – распорядился он.
Пара бородачей подошла к отпрянувшей от них толпе рабов. Люди в ужасе сжались, пытались закрыться руками, прятались за соседями. Невольники снова ожидали чего-то страшного.
– Ты! – крикнул один из кавказцев, обращаясь к пленнику, дернув его за отворот грязного пиджака. – Бегом за тачкой! Бегом, я сказал! Ты и ты! Бегом за ним!
К этой троице присоединились еще несколько невольников, побежавших туда, где велись работы по возведению укреплений.
Возвращались рабы тоже бегом, толкая перед собой деревянные тачки с одним колесом и двумя рукоятками. Люди торопились, тяжело дыша, тачки подпрыгивали на ямках и выбоинах.
– Загружайте трупы! – вразнобой командовали бандиты. – Везите их к тому ангару! Бегом! Назад тоже бегом!
Свои приказы они подкрепляли выстрелами в воздух и тычками прикладами автоматов.
Началась беготня с тачками, загруженными телами убитых. Их руки и ноги торчали в разные стороны и колыхались в такт движению. И было во всем этом нечто жуткое, когда душа пугливо сжимается от понимания чудовищности происходящего, от собственной беспомощности и… трусости.
– Остальные, кто не работает, – на землю! На землю, я вашу маму имел! – заорал кто-то из бородачей.
Вид у него был как у вконец обдолбанного наркомана.
Не задействованные в жуткой суете пленные попадали на холодную землю, закрыв головы руками, ужами пытаясь ввинтиться в лужи и грязь.
К ангару свезли половину расстрелянных. Другую партию было велено возить за периметр фермы, открыв для этой цели ворота. Туда же выгнали оставшихся в живых рабов с лопатами, заставив копать одну большую яму.
С пасмурного неба зарядил промозглый дождь. Частые капли сыпались на людей, на вывороченную кучу глины и в углубляющуюся яму. Вскоре все раскисло. Намокшие люди продолжали работать, не останавливаясь. Когда их голов не стало видно из ямы, стоящие полукругом бородачи закричали:
– Эй! А ну вылазь, давай, да! Хватит!
Помогая друг другу, пленные выбрались наверх.
После этого они начали сбрасывать тела расстрелянных – кого просто сталкивали в могилу, а кого брали за руки и ноги и, раскачав, бросали.
Один из рабов поскользнулся на раскисшей глине и свалился в яму. Он отчаянно пытался выбраться, но раз за разом съезжал обратно, прямиком на трупы.
– Сиди уже там! – хохотнул кто-то из бандитов.
– Закапывайте его! – подхватили другие – А то сами окажетесь там же!
Приказывать дважды не пришлось. Замелькали лопаты.
Несчастный, видимо, решил выбираться по мере засыпания ямы. Наблюдавшим за ним боевикам, это не понравилось. Здоровенный лохматый кавказец вырвал лопату у раба и с размаху рубанул ею по голове попавшего в страшную западню. Тот упал и больше не показывался, но его отчаянный плач, прерываемый болезненными стонами и криками о пощаде, слышался, пока несчастного не закидали комками раскисшей глины.
На месте ямы быстро вырос могильный холм.
Грязные и промокшие люди испуганно сбились в кучу, надеясь, что на сегодня их мучения закончились.
– В лагерь, бегом! – истерично крикнул Меджидов.
Его крик оборвался кашлем. Вали схватился за грудную клетку и что-то прошипел, словно гусь.
– Вы что – не слышали?! В лагерь! Бегом! – перехватил инициативу лохматый боевик и для убедительности пальнул очередью поверх голов.
Рабы испуганной толпой ломанулись в сторону освещенной прожекторами фермы. Оттуда доносились отзвуки нескольких дизельных генераторов, обеспечивавших лагерь электроэнергией.
Промокшие ничуть не менее невольников боевики двинулись следом, подгоняя пинками и прикладами самых медлительных.
Дождь продолжал долбить многострадальную землю и безымянную братскую могилу. Мутные многочисленные струйки стекали с бесформенного бугра, проделывая на его поверхности извилистые бороздки.
После расстрела и последовавших за ними похорон Вали Меджидов ощутил дикое желание уединиться, забиться в такую нору, чтобы его никто не видел.
Для этой цели он давно устроил себе что-то вроде каптерки, где можно побыть одному, что в условиях постоянной скученности вещь просто неоценимая. Каждому порой необходимо остаться в одиночестве.
Личный дом в лагере был только у Магомедова. Меджидов, хоть и считался его заместителем, такой привилегии не имел. Для Вали в казарме боевиков отгородили угол с отдельным выходом. В этом закутке он ел, спал, туда приводил женщин.
Меджидов еще в зоне осознал, как выгодно иметь личное помещение. Там он пристроился на непыльную работенку – библиотекарем, но на самом деле за него работали два «мужика». Мужиками они были не только в физиологическом смысле. В условиях зоны и ее извращенных законов это являлось принадлежностью к определенной касте.
Сам Меджидов считался блатным. До высшей иерархической ступени – вора в законе – это так же далеко, как пешком от Махачкалы до Москвы, но статус блатного позволял ему не работать. Поэтому «мужики» делали все необходимое по приемке-выдаче книг, учету, заполнению карточек, приведению в порядок потрепанных в руках неаккуратных зеков томиков.
Меджидов пребывал в праздном безделье, изнывал от него, но принципиально не выполнял никакой работы. Правда, он запоем читал. Других развлечений на зоне было немного. Разве что пара кружков – шахматно-шашечный и пластилиновой лепки. Последний казался не просто абсурдом, а настоящей насмешкой со стороны администрации колонии: пластилиновая лепка для взрослых мужиков! Надо еще постараться, чтобы придумать такое. Но самое удивительное было в том, что находилось немало желающих вылепить что-нибудь из пластилина. Порой у некоторых получались настоящие шедевры. Например, у «хозяина» в кабинете стояла искусно вылепленная маленькая копия собора Василия Блаженного, что на Красной площади в Москве.
За годы неволи Меджидов прочитал столько, сколько вряд ли прочел бы на свободе. Это наложило определенный отпечаток на его кругозор. Незаметно для себя Меджидов пришел к выводу, что находится на другом, более высоком уровне по сравнению с другими заключенными, которые хоть и пребывали в одном с ним статусе блатных, но не могли похвастать ни багажом знаний, ни отличающейся от лагерных понятий жизненной философией.
