В этот момент охранники объявили перекур и раздали по банке тушенки на троих.
– Жрите, братцы кролики, и отдыхайте. Через сорок минут продолжим.
Работяги увлеченно заскребли ложками, передавали банки по кругу. Я был последним в нашей троице и не удивился, когда обнаружил, что мои товарищи по несчастью практически ничего мне не оставили. Похоже, здесь каждый сам за себя.
– Благодарю за щедрое угощение, – с укоризной произнес я, но меня не слушали.
Никому моя личность не была интересна. Я даже удивился. Обычно новый человек всегда окружен повышенным вниманием на любой станции. Все норовят расспросить, узнать новости, сплетни, может, услышать что о потерявшихся родственниках. Но аборигенам было не до меня. То ли народ подобрался равнодушный, то ли других забот хватало. Никто даже не поинтересовался, как меня зовут. Ладно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Кроме того, не больно и хочется разговоры разговаривать. Устал так, что язык на плече.
Мужики устроились кто где, закурили. Я сел на перевернутое вверх дном ведро, прислушался к начавшемуся разговору.
Темы были обычными, бытовыми. Все дружно обругали главу администрации, перечислили перенесенные по его милости обиды, добрались до начальничков рангом поменьше и перемыли им кости. По всему выходило, что на станции дурак сидит на дураке и дураком погоняет. Потом русло беседы перекинулось на женщин. Дружнее всего обсуждалась какая-то Зинка, у которой было за что подержаться (титьки – во! корма – вот такая!), но она, курва, блюла себя и лапать никому не позволяла. Мужиков это и оскорбляло, и одновременно приводило в восторг.
А затем как-то само собой в ход пошли разного рода байки, страшилки, за истинность которых никто не мог положиться, но, тем не менее, рассказывали их с таким придыханием, будто это и есть самая взаправдашняя быль.
– Много под землей странного, загадочного, – говорил, прищурив левый глаз, Егорыч – мужичонка в заломленном набок черном, испачканном в саже треухе. – Вроде не первый годок мы тут, пообжились уже, пообтерлись, но половины всех тайн так и не разузнали. Взять, к примеру, Путевого Обходчика. Мне знакомый с Двенадцатки баял, что видели они у себя на станции призрак в виде престранного человека в старинной форме железнодорожника. Ходит он по туннелям, молоточком постукивает, с фонарем рельсы осматривает и все матом ругается. Дескать, довели метро до совершеннейшего безобразия. Работать никто не хочет, порядок не наводит. «Сталина, – грит, – на вас нет! Уж он бы вам показал». И все к тому выходит, что родом этот фрукт еще из времен начала советской власти, чуть ли не с первых пятилеток. Пытались разговорить его, а он на вопросы не отвечает, знай бубнит под нос свое что-то.
– А еще говорят, что Обходчик этот иной раз и помочь может, – вступил в беседу мой напарник, тип, с которым мы таскали носилки.
– Это как? – заинтересовался Егорыч.
– Я, конечно, за всю правду поручиться не могу, но ежели кто-то Обходчику по какой-то необъяснимой причине приглянется, так он может любимца своего из затруднительного положения выручить. Слышал, что одного солдата, которого чуть было не засыпало в туннеле аккурат после бомбежки, Обходчик этот тайными путями на станцию к людям вывел.
– И плату никакую не потребовал?
– Не-а, ничего не попросил. Да и что с солдата возьмешь-то?!
– Брешут скорей всего, – решил Егорыч. – Вся эта потусторонняя братия на нас с вами ноль внимания, фунт презрения. Мы для них тля. Плюнуть и растереть. Зачем им с нами вошкаться?
– Мало ли, – неопределенно пожал плечами мой напарник. – Тем не менее о спасенном солдате многие болтают. Я не раз и не два слышал.
– Не раз и не два! – передразнил Егорыч. – Один дурак сказал, второй подхватил – и понеслось.
– За что купил, за то и продаю. – Напарник заткнулся и больше в разговор не встревал.
От рассказа Егорыча у меня почему-то мороз пошел по коже. Ужас как не люблю всякую потустороннюю нечисть. Тем более мне и самому было что вспомнить. Загадочная история случилась со мной еще в первый год пребывания под землей. Я был тогда по всем меркам сопляком, в поисковые партии меня не снаряжали, но определенным доверием я пользовался: во всяком случае, охранять второстепенные посты уже ставили. Сейчас смешно вспоминать, но тогда меня аж распирало от важности. Я был самым младшим в наряде, ровесники о такой чести не могли и мечтать.
Выпало как-то мне сторожить склад стройматериалов. Стоял я на часах, вместо автомата дали мне резиновую милицейскую дубинку. «Демократизатор» называется. Типа, лупи по башке всем, кто не нравится. Упрашивал я тогда начальство, чтоб хоть пистолет выдали, пользоваться им умел, ничего в этом особо выдающегося не было, но над просьбой моей лишь посмеялись. Дубинки, отвечают, достаточно. Зачем мальцу огнестрельное оружие? Опасно. Раз в году и палка стреляет.
Предполагалось, что для меня главное – своевременно кликнуть подмогу, а уж минуту-другую с этой дубинкой я продержусь. Да и не пользовался склад повышенным вниманием у всякого ворья, тем более что основную их породу давно повывели, а редкие «крысы» постепенно вымирали как вид. Под землей ты как на ладони: всем виден. А это и хорошо и плохо.
Освещался пост одинокой лампочкой, горела она возле входа. Обойдешь склад вокруг, осмотришь, все ли в порядке, и рысью назад, на огонек. Что с пацана возьмешь? Страшно было.
Оставалось мне до конца смены полчаса, может, минут двадцать пять. И тут вдруг лампа замигала и погасла. И остался я один-одинешенек в абсолютной мгле. То ли коротнуло что-то, то ли генератор автономный накрылся. Сейчас уже и не помню.
Когда вокруг темнота, вечно мерещится всякая дрянь. Невозможно отделить реальность от того, что на деле творится лишь в твоих фантазиях.
Хоть и были у меня спички, но зажечь костер я не решился. Мало ли, спалю все, пожар устрою. Мне тогда головы не сносить. Уроют, на возраст не посмотрят. С меня спрос как со взрослого был.
Стою я сам не свой. Душа в пятки забилась, сердце колотится, вот-вот из груди выпрыгнет. Надо же, именно в мое дежурство такая оказия произошла! Нет бы сменщику моему подфартило – Кольке Смирницкому. И только подумал о нем, как глядь – легок на помине. Выступает прям из самой темноты фигура и прямо ко мне. Это я потом его узнал, а сначала-то испугался.
– Стой, – говорю. – Кто идет?
А самому страшно до ужаса. Не приведи господь, мерзость какая сейчас из темноты выпрыгнет на меня. У страха глаза велики, чего только не напридумываешь. А уж когда наслушаешься, как поисковики рассказывают о кошмарах, что наверху творятся, так фантазия одну картинку мерзопакостней другой подкидывает. А от этого еще сильней пугаешься. Накрутишь себя вплоть до обморока или намокания штанишек. Но нет, на сей раз я удержался, тем более что из темноты мне спокойненько так отвечают:
– Вот даешь, Лось. Не узнал, что ли? Это ж я, сменщик твой, Коля.
Ох как я обрадовался. Все ж вдвоем куда веселей, чем одному.
