– Явился, ерой, не запылился, – шутливо приветствовал он, не вставая с кресла. – Долго ж тебя носило.
– Так точно, долго! – гаркнул я во всю ивановскую. – Но приказание ваше выполнил в точности. Гнездо лиходеев отыскал и разорил, самих негодяев предал казни, в доказательство привез детали от машины, которая монеты изготовляла. Сия машина тоже уничтожена.
Ушаков без интереса посмотрел на маточники.
– Рассказывай…
Зачем я только пер их собой? Только карманы зря оттягивали. Я вздохнул и приступил к докладу.
Узнав о предательстве Чарторыжского, генерал-аншеф врезал по столу кулаком:
– Эвона как! Ладно, попляшет у меня этот князек, слезами кровавыми утрется. Еще чего вызнал?
– Больше ничего. Поскольку нам готовили засаду, пришлось возвращаться окольным путем, через Пруссию. Доплыли на пакетботе до Кроншлота, а там случилась неприятность: схватились с таможенниками. Нас едва не поубивали, пришлось прибегнуть к «Слову и делу».
Ушаков помрачнел.
– Вот оно что… впредь не вздумай такого учинять. Употребляй сие только для тех дел, для чего оно установлено.
– Так ведь мы чуть Богу душу не отдали, – удивился я.
– Все равно, не надо трепать «Слово и дело» впустую. Не для того учинено.
В голосе Ушакова послышался металл. Сердце мое екнуло. По легкомысленности, характерной для человека моего времени, я не в полной мере сознавал, какой страшный смысл кроется в этой фразе. И насколько серьезно к ней относятся остальные. Подобно юристам, привык к тому, что здесь можно скривить, там обогнуть, а это – вообще меня не касается. А не тут-то было, господин хороший. Здесь такие кунштюки не прокатывают.
– Виноват, Андрей Иванович, исправлюсь. Больше такого не повторится, – подавленно произнес я.
– На первый раз прощаю, барон. А на второй – не взыщи… Удавлю как котенка.
Кулаки Ушакова сжались, я взглянул на них и понял – и впрямь удавит, причем лично.
– Не будет второго раза, Андрей Иванович. Ученый я.
– Это хорошо, что ученый. Не стал я читать бумаги, что с тобой из Кроншлота привезли. Знаю, что понапишут всякого, не разберешься потом. От тебя хотел услышать. А где гренадеры твои? Нешто не уберег?
– Обижаете, Андрей Иванович. Всех уберег. Только их в крепости оставили, меня одного привезли для разбирательств. Похлопочите, пожалуйста. Люди верные. Жаль, если пропадут.
– Не беспокойся, барон. Сей же час записку отпишу и с курьером отправлю. Негоже верных людей на муки несправедливые обрекать. Тем паче среди них и сродственник твой имеется, Карл фон Гофен.
– Так точно, имеется. Кузен мой.
– Не пропадет твой кузен. К вечеру на квартере уже будет. Ну, а тебя, коль и впрямь задание мое выполнил, со службы седни отпускаю. Ступай в полк, завтра доложись командиру. О награде не беспокойся, сама найдет.
Покинув стены Петропавловской крепости, я направил стопы домой. Впрочем, о чем это я? Какой дом? Так, временное пристанище, где нет ни уюта, ни покоя. Одни условности.
Живем мы с Карлом в избе, отапливаемой по-черному, которую предусмотрительный и осторожный петербуржец Куракин специально поставил в собственном дворе для навязанных сверху постояльцев. Понятно, что строил с минимальными расходами. Есть крыша над головой, масло в лампе и дрова в поленнице, ну и ладушки.
Соседи находились в лагере, ключ отдан домовладельцу, поэтому пришлось искать дворника и одновременно сторожа Тимофея, который мог отпереть дверь. От прислуги я узнал, что наш секьюрити опять под мухой и изволит пропадать невесть где. Поскольку я хорошо знал его излюбленные лежбища, обнаружить пьяницу удалось быстро. Вот поиски ключа заняли куда больше времени, но все на свете имеет обыкновение заканчиваться. Ключ нашелся, сторож с третьей попытки сумел попасть головкой в отверстие замка. Я вступил на порог, принюхался.
– Че, не ндравится? – усмехнулся в усы Тимофей.
Обычно в сенях стоял стойкий амбре, образованный смесью таких обыденных компонентов, как запахи от просоленных огурцов, кадушки с квашеной капустой, редьки, пучков лука и чеснока, сушеных грибов и естественных отправлений (нужник в двух шагах), но сейчас это «пиршество» для носа перебивалось благоуханием.
Я словно перенесся в тропическую оранжерею. Сени были забиты цветами: букетами роз, фиалок, тюльпанов, вообще непонятных растений.
– Что за икебана такая? – ошалело спросил я, чувствуя себя по меньше мере Волочковой, заглянувшей в гримерку после балета.
Сторожу это словечко понравилось. Он моментально уловил родство с одним из тех выражений, что традиционно считаются исконно русскими, без которых встанет что эстонская, что молдавская стройка, хотя некоторые филологи утверждают, будто это нехорошие татаро-монголы научили наш народ столь «изысканно» выражаться.
– Дык она самая и есть, – поддакнул пьяница.
И повторил, как услышал.
Глава 13
Из сбивчивых объяснений сторожа я понял, что цветы привозят с завидным постоянством: чуть ли не каждый день. Катавасия началась почти сразу после того, как мы отбыли в Польшу. Чтобы понять, откуда в сенях взялся этот гербарий, хватило одного взгляда. К корзиночкам с цветами прикреплялись карточки, все без исключения старательно подписанные женской рукой (хоть я и не эксперт-графолог, но без труда пришел к заключению, что почерк разный), щедро опрысканы дорогими духами и адресованы литератору Гусарову. О восторженных эпитетах и некоторых весьма недвусмысленных предложениях я, как джентльмен, умолчу. Смысл многих сводился примерно к следующему: «Хочешь большой и чистой любви? Приходи сегодня вечером на сеновал». Немного утрирую, но от истины недалеко. Видимо, в вопросах раскрепощенности двадцать первый век недалеко ушел от восемнадцатого, так что упреки «О времена! О нравы!» можно отнести к любой эпохе.
Поскольку постояльцы шлялись невесть где, простодушный Тимофей с преспокойной совестью закидывал цветы в сени и запирал, выполняя таким образом служебный долг. К моему возвращению в сенях скопилось столько растительности, что я мог без проблем месяц снабжать сеном небольшую ферму.
Цветы привозил один и тот же человек, и я предположил, что это курьер из газеты, ведь только там знали мой адрес и могли доставить посылку по назначению. Сказать, что мне было неприятно, нельзя, скорее наоборот. Все-таки тщеславие опасная штука.
Однако я не знал, как разобраться с этим добром, и попросил у Тимофея помощи. За услуги ему было обещано небольшое денежное вознаграждение. Денег, как и водки, много не бывает, и сторож с энтузиазмом взялся за работу. Пока он сортировал цветы в зависимости от степени увядания (что-то на выброс, что-то можно подарить девушкам-горничным, что-то толкнуть на рынке), я разложил перед собой пасьянс из карточек.
Эх, будь на моем месте Карл, он бы оторвался, как кот в марте! А я вдруг почувствовал себя страшным ханжой. Вроде вот оно счастье, само в руки просится, но… Нет, не могу. Неправильно как-то. Может, для рок-звезд или кумиров с большого экрана тащить поклонниц в свою постель – это нечто само собой разумеющееся, но у меня вдруг образовался какой-то пунктик. Вроде того, что мы в ответе за тех, кого приручаем. А здешние дамочки, они ведь глянцем не избалованы, телевидением и кино не пресыщены. Радостей в жизни немного, вот и реагируют бурно на то, что кажется новым и непривычным. Это как мы в свое время рыдали над злоключениями танцора диско Джимми и горько плакали над рабыней Изаурой. Прошло энное количество лет, и теперь, чтобы вышибить из нас слезу, надо утопить дюжину «Титаников», битком набитых Леонардо Ди Каприо. Чем больше вокруг информации, тем черствее души.
