Глава 4
Шесть тысяч девятьсот восемнадцатый…
– Шесть тысяч девятьсот восемнадцатый год… Однако…
Уже на реке, осмысливая увиденное и услышанное, молодой человек принялся вычислять более привычную дату – хоть как-то призвать мозги к порядку. Да и отвлечься… безжалостно зарубленный ребенок, мертвые на кольях… Жуть!
Итак… раз год начинался в марте – по крестьянскому календарю, не по церковному, значит, нужно отнять от числа сотворения мира пять тысяч пятьсот восемь лет… или – в случае с мартовским годом – пять тысяч пятьсот семь. Ну да – год новый как раз только что начался, а старый – наш – с января… Значит, значит – сейчас у них на дворе тысяча четыреста девятый год! Апрель, если точнее. Ну да, ну да – то-то Борисычи все Едигея вспоминали… И кто у нас сейчас правит? В Москве… нет, не Дмитрий Донской, тот уже умер… Ага – сын его, Василий Дмитриевич… у которого с Борисовичами какие-то разборки. Значит, Борисычи тоже какие-нибудь князья, а не простые бояре.
Господи-и-и-и… Пятнадцатый век! Самое его начало. Да разве может такое быть? Сложно представить, а ведь есть – вот оно! Вот она, баня, попарился, блин… Вот они – прорубь и зелье – водица заговоренная Левонтихи-бабки. Ой, а может, не зря все же колдуний казнили, как вот эту волхвицу? Точно, бабка подсуропила, зельем своим… точнее, уж тогда не бабка, а он сам, Егор Вожников, виновник всех своих бед. Он же хотел снадобье, хотел всякую пакость предвидеть – вот и предвидел теперь. Только не у себя, а… Черт побери! Левонтиха-то честно про грозу предупреждала, мол, не нужно в грозу-то, нельзя! Егор тогда не внял – какая, блин, в марте гроза-то? А ведь была гроза! И молния – вот теперь-то он вспомнил – блеснула! Может, от этого и случилось все? А как же… как же теперь назад? Опять в прорубь нырять? А снадобье, воду волшебную? Ее-то откуда взять, с собой-то не прихватил ничего – занырнул в чужой мир голым! В буквальном смысле слова занырнул.
Нет, вот теперь, хоть и не хочется верить, однако же все логично, все на своих местах – и беглецы, и странные люди в лесу, луки, стрелы и прочее. Теперь ясно, куда железная дорога делась, да мост, да сотовой связи вышки – не построили еще, не успели, через пятьсот с чем-то лет только выстроят.
И что теперь? Одна тысяча четыреста девятый год… Чего делать-то? Одному не выжить, это вообще-то любому человеку, вовсе не обязательно реконструктору, ясно было б. Значит, надо добраться… ну, хотя бы до Белоозера, а уж там поглядим… Антип, кстати, пару раз недвусмысленно намекал, звал даже в ватагу. В банду? Идти? А куда же еще-то! Кому он, Егор, тут нужен? Или – с Борисовичами… так те, похоже, в нем нуждаться не будут.
Вот, блин, судьба! Пятнадцатый век… Еще бандитствовать не хватало для полного счастья. От всего на голову свалившегося тут волком завоешь – Господи-и-и-и!
Вожников и сам не заметил, как уснул, а проснулся от тычка в бок. Антип разбудил, Чугреев:
– Вставай, Егорий, вставай! Твой черед сторожить.
Это слово он произнес особенно, с ударением на средний слог, не сторожи́ть, а сторо́жить.
Ну, сторо́жить так сторо́жить, тем более – и впрямь его очередь. Егор про себя усмехнулся: Борисычи, уж, конечно – бояре, сторо́жить им не по чину.
Еще было темно, горели за редкими облаками звезды, и тощий, какой-то обглоданный огрызок месяца покачивался, зацепившись рогом за кривую вершину высокой сосны, росшей неподалеку от устроенного путниками бивуака. Все так же таял в низинке костер, все так же выли волки. По пятам шли, гады, надеялись на поживу! Хм… А ведь не зря надеялись! Тех четверых, трупы… волки – они ж подберут, обглодают до последней косточки, да и косточками кому поживиться – найдется. К тому ж – ледоход скоро, весна, а по весне все эти реки-речушки – горные и неудержимые, как стремительно несущийся сель. Вожников вспомнил, сколько продвинутых байдарочников тут погибло – и не сосчитать! Как в древности говаривали – «без числа». Приедут в конце апреля за экстримом – получат сполна, вся река по берегам, как федеральная трасса, – в памятниках да в траурных венках.
Чу! Где-то за спиной вдруг скрипнул снег. Егор быстро обернулся – зеленовато-желтым пламенем сверкнули прямо напротив глаза. Волк! Ах ты ж, зараза. Молодой человек выхватил из костра головню, швырнул не глядя. Зверя как ветром сдуло. Значит – сытый. Еще бы…
Еще б человеческое жилье увидеть… посмотреть. С чего бы вот так безоглядно Борисычу верить… Хотя а как тут не поверишь-то?
К человеческому жилью путники добрались примерно через десяток дней, когда по узкому зимнику вышли к какой-то большой реке. Увидав ее, Антип бросился на колени прямо в снег и долго молился, после чего, вскочив на ноги, крепко обнял Вожникова и даже облобызал:
– Ну, Егорий! Ведь вывел все ж таки. Молодец! А, господа мои? – Чугреев обернулся к братьям. – Теперь, как уговаривались, на Белеозеро? Или, может, в Устюжну, в Вологду, как?
– Ты еще скажи – в Ярославль, в Суздаль! Почему ж не в Москву? – нервно усмехнулся Данило Борисович.
Старший же брат, Иван Тугой Лук, лишь покачал головой, наставительно заметив, что «на Белеозере» и людищи свои, и глаз чужих меньше.
– Явимся на посад, не в сам город, там и поживем, вроде бы как купцы – там таких много – пока реки ото льда не отойдут. А уж потом… потом поглядим. Тут уж с вами рассчитаемся, не сомневайтесь, да… – Иван Борисович неожиданно покраснел и, обернувшись, погрозил кулаком кому-то невидимому. – Ну, поглядим, князь Василько! Ужо найдем в Орде правду.
– А не найдем ежели? – Данило сплюнул в снег.
– А тогда – в Хлынов! – сжал кулаки старший брат. – Наберем ватагу, да… ух!
– Так, может, тогда, господа мои, сразу в ватагу? – несмело предложил Антип.
Братья разом замахали руками:
– Что ты, что ты! Думай, что говоришь-то. Мы разбойники, что ль?
По этой широкой реке (Шексне, как определил Вожников) и пошли дальше, и уж тут-то путь был наезжен, такое впечатление, будто впереди шел большой санный обоз, оставляя после себя лошадиный навоз, кострища и кучи всякого мусора – какие-то огрызки, рыбьи кости, даже выброшенную кем-то изрядно прохудившуюся баклагу.
А ближе к вечеру встретился и ехавший на лошади с волокушами-санями мужик. Крепенький такой бородач в коротком полушубке мехом наружу, справных юфтевых сапогах и волчьей шапке. На боку у мужичка болтался изрядных размеров кинжал, а к седлу были приторочены кожаные дорожные сумки.
Пятнадцатый век – понятно… и логично, о чем разговор? Просто немного невероятно… так, слегка.
Незнакомцев мужичок встретил без страха. Придержав коня, поклонился в седле:
– Здравы будьте, добрые люди.
– И ты, человеце, здоров будь. С Белеозера?
– Не, с починка еду. Сына старшого навещал. Язм Микол Белобок, своеземец, может, слыхали?
– Не, – Борисычи, переглянувшись, пожали плечами. – Не слыхивали. А до Белеозера долго ль еще?
