– Ну-ну-ну-ну! – Иван Кузьмич забарабанил по столу пальцами. – Говори ж, не тяни – что придумал?
– Серафима-волхвица частокол на гниль извела! – с усмешкой промолвил Ларион Степаныч. – Явилась из лесищ – за сестрицу свою казненную отомстить. Колдовство, чары свои не токмо на людей, но и на стены, на башни наводила – Угловая-то башенка, я чаю, тоже не очень, как бы не рухнула князюшке нашему на голову.
– Тьфу ты! Типун тебе. – Воевода снова перекрестился и неожиданно хохотнул. – А с колдуньей ты, Ларион, хорошо выдумал. Про наговор-то на стены подтвердит кто?
– Есть видоки-послухи.
– А как их под кнут?
– Кату скажем – как надо бить будет. Так, поцарапает слегка… Но ведь они и серебришка получат изрядно! Есть смысл все, что надобно, подтвердить.
– Опять серебришко!
– Тут, господине, никак скупиться не надобно – дело такое.
Иван Кузьмич махнул рукой:
– Ла-адно, заплатим. Сколько оставить-то?
– А вот. – Дьяк взял с лавки вощеную дощечку, видать, заранее приготовленную. – Здесь все выписано, подсчитано…
– Да ну-у-у, – гость скривился, словно от зубной боли. – Ты мне не показывай, ты словами скажи!
– Два полсрока и еще две с половиной денги, – тотчас выпалил Ларион Степаныч.
– Сколько-сколько?!
– Сам же, Иване Кузьмич, просил – словами.
– А не многовато ль?
– Все подсчитано.
– Ладно, – воевода в который раз уже махнул рукою и тяжело поднялся на ноги. – Возьми сам, сколь надобно. Пойду я – засиделся. Кликни слугу. Скажи, пущай челяди моей скажет – иду. Коня пусть подведут.
– Сейчас, сладим.
Быстро отсчитав серебро, старший дьяк, как и полагается, лично проводил важного гостя до самых ворот, поклонился:
– Доброй тебе ночи, Иване Кузьмич. Заезжай еще – то честь великая.
– Загляну, загляну, заеду. – Воевода дернул поводья коня. – Н-но!
Выехал за ворота. Зачавкали по грязи копыта. Впереди и сзади побежали слуги. Хоть и ехать-то – совсем рядом, а все ж не пристало знатному и именитому человеку пешком, как какому-нибудь шпыню ненадобному, хаживать.
Проводив воеводу, Ларион Степаныч отдал распоряжения слугам, поднялся обратно в горницу и, расставив фигуры, принялся играть в шахматы сам с собой. Играл не спеша, с усмешкой, покуда за окном уж совсем не начало темнеть. И вот тогда-то в дверь постучал слуга.
– Зови! – выслушав, нетерпеливо махнул рукой хозяин. – Сюда, в горницу, веди.
Слуга неслышно исчез с низким поклоном. Немного погодя послышались за дверью шаги.
– Можно, Ларионе Степаныч?
В горницу несмело заглянул мордастый парень лет двадцати, тот самый, что на пару с крючконосым лиходеем не так давно неудачно пытался ограбить Вожникова. Сильный, но с округлыми покатыми плечами, круглое, с курносым носом лицо можно было бы счесть по-сельски простоватым, если бы не хитрый прищур сероватых глаз с белесыми, как у поросенка, ресницами. Обычное крестьянское лицо, каких много, но вот взгляд…
Отвлекаясь от шахмат, дьяк поднял глаза:
– А, Онисим! Проходи, проходи… что-то я тебя нынче заждался.
– Не мог я, господине, ране явиться, – поклоняясь, изрек новый гость. – Все следил.
Ларион Степаныч насмешливо вскинул брови:
– И за кем же ты, осмелюсь спросить, следил? Опять за каким-нибудь ярыжкой или рыбником?
– За ним… за рыбником, – покивал Онисим. – Миколой его зовут, он весянин наполовину.
– Так тут многие – из веси.
– И к вере нашей хрестьянской – не очень, все больше идолов своих поминает.
Дьяк недовольно поморщился:
– Помнится, ты об этом уже говорил. Что нового? Иль просто так пришел… за серебришком? Просто так – не дам!
– Что ты, что ты, господине Ларионе Степаныч! – Парень мелко затрясся, видать, рассчитывал все же на серебряхи, а тут – такой облом. – Язм об том и прибежал, об новом-то доложить, потому-то и припозднился.
– Ну, докладывай, докладывай уже!
– За Миколой-рыбником посмотрел, он все к Пармине-вдовице шастает, на Захолмье, что за детинцем почти…
– Знаю я, где Захолмье! – жестко перебил дьяк. – Дальше! И давай – ближе к делу.
– Так вот, – торопливо сглотнув слюну, продолжал Онисим. – Пармина тоже из веси, да все они, тварюги белоглазые, вечно что-то недоброе замышляют…
– Сказал же! Ближе к делу.
– Так и язм… Вызнал: кудесница Серафима, сестрица Манефы-волхвицы, третий день уж у Хярга-бондаря обретается, он ее, змей, приютил.
– Серафима – здесь?! – изумился Ларион Степаныч. – Что, и в самом деле мстить явилась? Вот дура-то!
– Для поганых-то язычников как же без мести?
– Ну, оно так, так, – дьяк ненадолго задумался, улыбнулся. – Так это же хорошо, Онисим! Это же просто замечательно, когда зверь сам на охотника бежит. Теперь и по лесам людишек слать не надо Серафиму эту искать.
– Да что ее искать-то, господине? Знаем ведь, где жила.
– Все равно! Лес – есть лес. А вдруг – на севера, в важскую землю иль еще далее подастся? Не найдем вовек.
Встав, Ларион Степаныч радостно потер руки:
– Это хорошо, что она сама пришла. Прям как нарочно.
– Она, господине, ведь мстить явилась, – глухо напомнил Онисим. – Как бы чего не сотворила, змея.
– А мы не дадим сотворить! Прямо утречком раненько и возьмем – тепленькую. Да, выжидать не стоит – с кудесницей-то глаз да глаз. Пошлю с утра людей воеводе – возьмем! На вот тебе…
Дьяк отсчитал несколько монет. Онисим взял, поклонился.
– Ну? – Ларион Степаныч вскинул глаза. – Чего ждешь-то? Мало?
– Не, господине, – парень помялся. – Еще одна весточка есть, уж и не знаю, важная али нет.
– А это уж позволь мне решать! – строго прикрикнул дьяк. – Говори!
– Антип Чугреев в Белеозере объявился, ватажник и лиходей.
– Чугреев? – Ларион Степаныч задумчиво скривился. – Слыхал, слыхал. Думал, и в живых уж его нет.
– Да все так думали, господине. А он – вот он – жив! С Никиткой Кривоносом, дружком моим, в корчме у Одноглазого Нила встречался. В новую ватажку звал!
– Так-та-ак. – Дьяк почмокал губами. – Ватажка, значит… А тебя Никитка еще не позвал?
– Не, не позвал. Но мыслю, что кликнет. А язм откажусь: одно дело – на пару, а другое – ватагою. Делишки, оно конечно, побольше, да ведь и запросто сгинуть можно.
– Постой, постой, – тут же сказал Ларион Степаныч. – Ты, Онисим, как позовут – не отказывайся. Пойди в ватажку-то, пойди, она нам сгодится, ватажка. Парень ты не дурак, себя проявишь – в том, чем смогу, помогу. А потом… ватажка, – дьяк хищно скривился, – оно хорошо, когда под боком, когда управляема. Ладно! Об ватажке особо поговорим – зайдешь на седмице. А сейчас – иди.
