Егор, промолчав в ответ, стал покрывать ее лицо поцелуями.
Последний день июля оказался для Егора донельзя трудным. Почти целый день они с Михайлой вели с посадником Александром Фоминичем жесточайшую схватку. К счастью, не кровавую, а «серебропролитную». Настало время расплачиваться за старые заказы, уже отправленные на места товары, растрясать мошну и обогащать боярина Александра. Однако ратный поход – дело затратное, серебра для нового выступления требовалось немало, и потому сотоварищи пытались убедить продавца взять плату не деньгами, а товарами, захваченными в Або, но еще не распроданными. Посадник был вроде как и не против – но цену сразу сбивал чуть не втрое супротив реальной, ссылаясь на лишние хлопоты, связанные с торгами.
Будь сумма небольшой – атаман, может статься, и смирился бы. Однако на серебро, что пытался «отжать» себе боярин, можно было снарядить еще одну небольшую армию, которая Егору очень даже пригодилась бы в осаде. Боярин же всячески упирался, видя трудности князя и его финансиста и желая ими воспользоваться наилучшим для себя способом. Вот тут Егор неожиданно и предложил:
– А давай так поступим, друг мой любезный. Я тебе товары отдаю по ценам, что ты удобными для себя считаешь, ты же мне для похода нового пять сотен людей ратных приведешь!
– За половинную долю! – тут же ответил посадник уже поднадоевшей Вожникову фразой.
– Со своих воинов хоть все забирай, – пожал плечами Егор. – При дележе часть свою они получат, как все.
Боярин Александр Фоминич молча пожевал губами, обдумывая предложение.
Конечно, принимать участие в снаряжении похода куда выгоднее. Денег дал, деньги взял. Дело ушкуйников – кровь свою в походах проливать, дело же бояр новгородских – прибыль от их отваги в сундуки свои складывать. Однако путь в товарищество ему ныне явно заказан: успешный ватажник и сам со снаряжением рати справляется. Доходы простых воинов ощутимо меньше, нежели у командира и организатора… Но все же поболее выходят, нежели от честной торговли. Да плюс серебро, что он от полученных задешево товаров выручит…
– У меня ныне под рукой три сотни ратных, что по призыву совета новгородского в начале лета исполчил, – задумчиво сказал боярин Александр. – Еще две сотни снарядить не успею. Однако взамен них дать могу шестнадцать ладей и одиннадцать ушкуев. Половина здесь стоят, половина в портах озер Онежского и Белого. К ним вестники с грамотой быстро доберутся. Остальные слишком далеко, не упредить.
– Договорились! – моментально согласился атаман. – Двадцать первого августа они должны быть на месте и тогда войдут в долю.
Ударив по рукам, партнеры с облегчением запили уговор хмельным медом, расписали грамоту, указав, кому что причитается и что надлежит сделать, обмыли достигнутое соглашение и расстались уже в вечерних сумерках.
К ужину Егор, естественно, опоздал – но хозяину дома стол, естественно, накрыли. Елена, что было на нее совсем не похоже, дворню отослала и прислуживала мужу сама. Налила в кубок вина, придвинула миску с мочеными яблоками, выбрала аппетитный кусочек осетрины, переложив на ломоть хлеба перед мужем, потом добавила туда же заливное из линя, поинтересовалась:
– Хорошо ли тебе, мой милый? Удобно ли?
– Да, спасибо, родная, – Егор взялся за еду.
– Все ли так, как тебе нравится? Или, может, ты предпочитаешь, чтобы тебе прислуживали голые женщины? – ласково поинтересовалась она.
От такого вопроса князь подавился вином, быстро поставил кубок на стол, начал откашливаться. Елена, не помедлив ни мгновения, кубок подняла и неторопливо вылила его содержимое мужу на голову.
– Вот, стало быть, как ты честь супружескую блюдешь, кобель паршивый? Вот, стало быть, отчего тебя в походы на земли варяжские тянет? Вот чего ты в моря на ушкуях рвешься?
– Да ты сбрендила?! – вскочил, отфыркиваясь и отирая руками голову, князь Заозерский. – Не было у меня ни с кем ничего!
– А люди сказывают, что было!
– Какие люди? Не было же там никого!
Последнюю фразу он произнес зря. Жена зашипела, словно змея, и схватилась за рукоять висящего на поясе ножа.
И откуда взялся на Руси этот дурацкий обычай нигде и никогда никому с ножами не расставаться?!
Егор, спешно запихнув в рот крупный кусок рыбы, вскочил, попятился. Клинок у Леночки был небольшой, ладони в две. Только чтобы еду за столом порезать али нитку при рукоделье подсечь. Однако человека продырявить – и этого вполне хватит. Разъяренный вид супруги показывал, что она сейчас несколько не в себе и всерьез вознамерена причинить мужу, мягко выражаясь, «ощутимый вред».
– Не было ничего! Я тебе клянусь, не было! Вот те крест, пальцем не прикоснулся! – пятясь, как можно убедительнее утверждал Егор. Но никакие слова на Елену Михайловну не действовали.
И откуда она только узнала?!
Вылетев в коридор, князь пробежал несколько шагов, заскочил в первую попавшуюся комнату и захлопнул за собой толстую тесовую дверь, прижав ее ногой.
– Ах ты, кобель блудливый… – От сильного удара клинок ножа, расщепив край одной из досок, чуть не на всю длину высунулся с внутренней стороны. Хороший клинок. Кривобоковский, наверное. – Я тут, себя не жалеючи, ради него по тысяцким и посадникам бегаю! Попам в ножки кланяюсь! С купцами, как с ровней, говорю! А он в это время с чужими бабами милуется! Кроличья душонка!
Нож прошел сквозь щели раз, другой, а потом высунулся только наполовину и больше не выдергивался. По пыхтению снаружи Егор понял, что клинок просто застрял, быстро распахнул дверь и сграбастал жену в объятия, крепко-крепко прижав к себе.
– Не было у меня никого и никогда не будет! Тебя одну люблю и никого более! Родная моя, единственная, как же ты можешь в глупости подобные поверить?!
Княгиня Заозерская, изловчившись, попыталась укусить его за шею, но косоворотка спасла – ткань соскользнула по коже, и женщина лишь бесполезно клацнула зубами. Вожников, исправляя оплошность, сильнее нажал ей на затылок, чтобы подбородок оказался над плечом и, не переставая обнимать, повторил:
– Богом клянусь, не было у меня никого! Как ты можешь верить в подобный бред? Мне не доверяешь – самой этой скандинавке напиши. Она жена бургомистра в Або. Я за ее честь словом своим поручился, чтобы муж выкуп поболее собрал. Посему при себе и держал, нипочему более.
– А запирался с ней зачем?
– Не запирался я, кто тебе наплел такую глупость?
– А почему с голой?
– Потому что порвали на ней ватажники одежду, нечего напялить было. Я на нее и не смотрел даже. Ты ведь краше любой девицы в мире, на кого ни посмотри! Мне другие и не нужны вовсе. Ты моя единственная. Тебя одну люблю и никогда не изменяю.
– Она красивая, свейка эта?
– Да страшная, откуда там красотки? Тощая, пучеглазая, челюсть лошадиная и вымя, как у коровы.
