Я торопливо выпрыгиваю из кабины.
– Товарищ лейтенант! Тут три бочки с солярой! Так что никакого склада нам не нужно, своих и так догоним, – весело кричит из кузова Петраков. – И еще! – Он поднимает вверх небольшую металлическую канистру, встряхивает. В канистре весело и гулко булькает.
– Спирт! – торжественно сообщает Петраков, восхищенно закатывая глаза. – Медицинский.
– Без приказа не пить! – быстро говорю я и сама морщусь: фраза получилась какая-то нелепая.
– Ну, конечно, товарищ командир, – весело подтверждает Петраков. – Вот своих догоним, тогда уж…
Ага, догоним своих… Все, больше тянуть нельзя. Сейчас мне придется объяснить бойцам, почему мы должны остаться здесь и принять бой в одиночку.
– Сейчас вот бак заправим, – весело говорит Колька.
Я киваю сама себе.
– Заправим. А потом я сообщу вам кое-что очень важное…
– Товарищи… Мужики… Ребята…
Бойцы мои сидят на земле возле танка, я стою напротив. Блин, как же начать? Что сказать, чтобы меня не приняли за умалишенную? И главное, ни в коем случае нельзя говорить, что я женщина, к тому же не имеющая никакого реального боевого опыта. Потому что перестанут доверять и выполнять команды.
Я с силой сжимаю кулаки и моментально ловлю себя на том, что жест совсем женский. Нет, так не пойдет.
– Бойцы, то, что я сейчас скажу, может показаться вам полным бредом, однако это правда. Дело в том, что я не… не лейтенант Силантьев Алексей Егорович, которого вы все так хорошо знаете. Я… майор… Виктор Ордынцев, – имя и фамилия рождаются сами собой, а звание? Ну, «майор» звучит как-то увесистее, чем «капитан», а подполковники и выше не участвуют в операциях, а разрабатывают их. Теперь осталось сказать самое главное.
– И я – из будущего. Из начала двадцать первого века, если точно.
Молчат. Смотрят во все глаза – и молчат, не шевелятся и даже не переглядываются.
– Честное слово! – в отчаянье говорю я и понимаю, что это вообще звучит по-детски. Теперь главное не молчать, иначе я совсем растеряюсь.
– Ну, не могу рассказать вам всего, сами должны понимать, что такое государственная тайна…
Мехвод кивает, следом осторожно склоняет голову Янис.
А я продолжаю, чуть вдохновившись:
– В две тысячи десятом году специальной научно-исследовательской лабораторией при службе Государственной безопасности – это примерно как сейчас Народный Комиссариат Внутренних Дел – была начата разработка…
Господи, где же вы, умные слова?! Надо было Анатолия Андреевича лучше слушать.
– …начата программа воздействия на настоящее путем влияния на события прошлого. Когда разработка, э-э, технической стороны была завершена, специально обученные кадровые военные были отправлены в прошлое, в некоторые, так сказать, переломные моменты, изменение которых может повлечь за собой изменение хода войны в целом.
– Может? Или повлечет? – деловито уточнил Колька. Хваткий парень, быстрее всех сообразил.
– Может. Стопроцентной гарантии, товарищи, никто не даст, пока… пока не будут получены результаты. Но результаты, друзья, они зависят именно от нас с вами. Понимаете?
– Товарищ лейтенант… майор… – неуверенно начал заряжающий. – А какой в этом смысл? Ну, менять ход войны? Еще пару недель, и мы вышвырнем немцев из страны, а через месяц – и самого Гитлера в Берлине повесим? Что ж тут менять-то?
Несколько месяцев, как же… Но они – жертвы пропагандистской машины. Может, не будь этого тотального внушения о «разгроме врага малой кровью и на его же территории», и не было бы допущено многих глупых ошибок, приведших к тому, что Советский Союз вышел из этой войны, пожалуй, с максимальными потерями? Угу, горазды мы все рассуждать – «если бы, да кабы…». Задним умом все крепки. А случись такая война сейчас? Сумели б выстоять, пускай даже и такой ценой? Ох, не уверена… Впрочем, я опять философствую, а сейчас не до этого.
– Считаю себя вправе раскрыть вам одну государственную тайну чрезвычайной важности. Война, мужики, продлилась аж до начала мая сорок пятого года.
Звучит как-то не очень утешительно, и я быстро добавляю:
– А летом мы еще и Японию разгромили.
Ропот. Мне не верят. А поверила бы я сама на их месте?
– Вот поэтому я и здесь…
– Поклянись своей коммунистической совестью! – требует заряжающий.
– И детьми, – добавляет более практичный Янис. Видимо, у него по поводу моей «коммунистической совести» есть некоторые сомнения.
– Детей у меня нет, – совершенно искренне отвечаю я. – Готов поклясться… самым святым, что у меня есть.
Вообще-то, я имею в виду жизнь и здоровье родителей, но помощник заряжающего мрачно кивает, истолковав сказанное по-своему:
– Правильно, командир. Клянись Родиной. Я вона вообще верующий, а за Родину постою не хуже любого большевика.
– Клянусь Родиной, – как странно звучит, мне еще ни разу в жизни не доводилось клясться, – жизнью и здоровьем своих родителей, собственной жизнью… Да, вообще, чем хотите, тем и поклянусь! Хоть самим товарищем Сталиным! Немцы почти до Москвы дошли, Украину захватили, под Сталинградом бои были, а вернее, в самом Сталинграде. Ростов взяли, Смоленск, до Кавказа дошли…
Названия городов напрочь пропали из моей памяти. Проще сказать, куда фрицы дошли. А может, и не надо?
– Бойцы! Да дело не в том, куда дошли. А в том, куда мы их пустим. Именно нам дан уникальный шанс изменить историю.
Времени оставалось все меньше, надо говорить быстрее – только как же подобрать слова? В произошедшей реальности? Так это для меня она произошла, а для них – еще нет…
– Короче так, мужики, мне сложно подобрать слова, поэтому… Поэтому я просто расскажу вам то, что для меня является исторической справкой. Двадцать четвертого июля сорок первого года танк КВ – НАШ ТАНК, отставший от своих в связи с тем, что у него закончился соляр, перекрыл дорогу наступающей танковой группе под руководством полковника Рауса и в одиночку продержался против немцев два дня. В связи с этим группа не смогла выполнить свою боевую задачу и прийти на помощь второй танковой группе под командованием фон Зекендорфа, а сама стала просить у нее помощи. Благодаря этому потери нашей второй танковой дивизии были значительно меньше. Танкисты – ну, то есть мы с вами, – до конца выполнили свой долг… – какой ужасный казенный слог, но иначе отчего-то и вовсе не говорится…
Надо об этом рассказывать или нет? Наверное, лучше все же сказать:
– Экипаж погиб. Весь…
– Мы тоже готовы погибнуть!
– Если так, станем намертво, а пройти фашистам не дадим…
– Вжарим по немчуре!
Поверили.
Слава богу, поверили…
