Я вообще перестаю что-либо понимать. Где я вообще нахожусь?! И что происходит?!
– Повторюсь, – почти ласково произносит беспогонный, – в ваших интересах говорить только правду.
Правду? А и в самом деле, у меня нет другого выхода. К тому же в Расейняе получилось – почему бы и не попробовать здесь?
– Я из будущего, – говорю я и жду реакции. Майор багровеет, рука его тянется сперва к вороту, потом, словно передумав, к кобуре.
– Спокойно, майор, – бросает сухощавый, а затем – уже мне. – Ну, продолжайте, продолжайте.
Я продолжаю. Я говорю хорошо, вдохновенно – под Расейняем у меня получалось куда корявее.
Беспогонный выслушал меня до конца, ни разу не перебив и не дав сделать это майору, и, когда я, уже испытывая облегчение – кажется, поверили! – окончила свою «пламенную речь», он все с тем же благожелательным выражением на худом лице, с которым слушал меня, и с той же ласковой интонацией произнес:
– Ну, видите, товарищ Мельников, господин решил сыграть в сумасшедшего. Только, – теперь он повернулся ко мне, – господин шпион, должен заметить, что актер из вас никакой. И фантазия подводит. Ладно. – Он резко приподнялся, хлопнув обеими ладонями по столу. – Мельников, выводи. Необходимые протоколы я оформлю, подпишешь потом.
– При попытке к бегству? – деловито уточнил Мельников, к которому вернулся нормальный цвет лица.
Сухощавый кивнул.
– Погодите! – так я еще никогда не орала. – Погодите! Я правду говорю! Выслушайте меня!
– Мы вас уже выслушали, любезный. – Худое лицо обрело медальные очертания. – Вы ведь офицер, и прекрасно понимали, на что шли. Думаю, вам известно, какова участь шпионов согласно законов военного времени. Вы, насколько могли, исполнили долг перед своей страной, мы исполняем свой долг перед нашей. Ведите себя достойно.
Он отвернулся, похоже, потеряв к происходящему интерес.
Что же делать?! Умирать мне не в первой, в этом уже ничего страшного нет, но моя миссия?! Как же Псков?! Неужели ему суждено все-таки быть освобожденным только в июле?! А многим тысячам людей суждено погибнуть, штурмуя «Пантеру»?!
Попытаться еще раз поговорить с майором?
– Иди-иди. – Ствол больно ткнулся в спину. Меня выводили в одной гимнастерке – правильно, зачем трупу полушубок? И мерзнуть мне, судя по лицу майора, недолго.
– Послушай, майор…
Он презрительно цвиркнул слюной на снег.
– Иди-иди, фашист. Тут твоя агитация не сработает.
– Послушай, я понимаю… Только… передай бумагу – ну, ту, что у меня отняли, генералу Масленникову. Это… это примерный план оборонной линии «Пантера», он пригодится! – От отчаянья я почти плакала.
В этот раз он сплюнул с куда большим презрением.
– Какая, к хренам собачьим, «Пантера»?! Может, ты и впрямь псих? Тогда прости – цацкаться с психами у меня все равно времени нет. Куда тебя девать-то?
Если садануть его по руке, он выронит пистолет: слишком отвлекся на рассуждения, отреагировать успеет вряд ли. Я его оглушу. Далеко мне, правда, не убежать, но мне далеко и не надо: до первого мало-мальски вменяемого командира, который объяснит мне, что происходит…
Я успела только ударить его по руке – слишком слабо, или это он крепко держал пистолет?
– Ах ты ж, тля фашистская!
Он выстрелил почти сразу, но мне казалось, что пуля летит долго, долго, я еще успею увернуться, а потом объяснить, что он не так меня по…
Россия, недалекое будущее. Виктор
Мягкий стук тела об пол. Он подскочил к упавшей девушке, схватил за руку… Есть пульс! Теперь померить давление – Илья Семенович оставил ему очень четкие указания, что делать, если у Натальи вновь повторится приступ. Но анализатор моргал зеленым, давление было в норме. Что же тогда не так?!
И потом – сейчас она была в игре всего пару часов. Почему же ей стало плохо?
Нашатырь! Бабка всегда говорила, что «лучшего средства для прочистки мозгов нет», и заставляла внука держать пузырек в аптечке. Бабка умерла, и непутевый внук о ее наказе забыл. А когда Наталья в прошлый раз в обморок грохнулась – вспомнил. И почти сразу купил резко пахнущую жидкость.
И действительно – помогло! Сначала нос девушки словно ожил сам собой, дернулся, потом затрепетали веки, а потом она одновременно и попыталась сесть, и оглушительно чихнула.
– Фу… Что за гадость? – Она приложила руку к груди и поморщилась, как будто у нее болело сердце.
– Что с тобой случилось?
Она удивленно качнула головой.
– Меня расстреляли! Представляешь себе?!
– Расстреляли?
Пожалуй, ей надо сперва что-нибудь успокоительное дать, а уж потом – расспрашивать. Только что – успокоительное-то? А, здесь в шкафчике он видел чай с мелиссой. Не бог весть что, но все же…
Наталья продолжала прижимать руку к сердцу.
– Сейчас я чай сделаю…
Она кивнула.
– Я в душ.
Пошла покачиваясь, но вроде ровно.
У него и в мыслях не было подглядывать за девушкой – зачем? Он ведь не пятнадцатилетний прыщавый юнец, подсматривающий в щелочку, как одноклассница поправляет колготки. Просто как-то получилось само – никаких звуков не было слышно, он решил, что девушке снова стало плохо, быстро прошел к ванной и замер: Наталья стаскивала через голову футболку, а слева, там, где расположено сердце, темнела круглая отметина.
Виктор быстро сделал несколько шагов назад. Кажется, не заметила… Только откуда у нее шрам? Ему доводилось видеть следы от огнестрельных ранений не единожды, и сомнений в его происхождении не оставалось. Только вот – был ли он раньше или появился после этого самого «расстрела»? Спросить нельзя – решит, что он подглядывал… Но Анатолий Андреевич нечто подобное рассказывал об одном из игроков – аватар того горел в танке, а у «донора» потом оказались ожоги…
Об этом нужно будет рассказать шефу…
– Слушай, Вить…
От неожиданности он чуть не уронил чайник.
– Что?
– Я вот тут подумала… Чего мне, спрашивается, дался этот Псков? Ну, древний город, жаль, что фашисты его почти уничтожили, но ведь это – не переломный момент, верно? Ведь если изменить ход войны в сорок первом, то ничего они взорвать все равно не успели бы. Как ты думаешь?
Виктор осторожно пожал плечами. Анатолий Андреевич велел девушку больше в выборе сражений не ограничивать, дескать, пускай «тренируется», но и навязывать свою точку зрения запретил.
– Ну, лично я бы действительно выбрал сорок первый, – признал он. – Ведь, возможно, войну вообще можно было в сорок втором окончить. Ну, это если что-то попытаться менять. А если просто… Если просто, то я бы взял Ясско-Кишиневскую операцию, она, на мой взгляд, была проведена просто блестяще. Заодно там можно было бы многому научиться.
