— Не суди опрометчиво. Во-первых, я не говорил, что он должен взять власть напрямую. Это можно сделать более опосредованно, оставаясь в тени. Во-вторых, у власти могут и будут совершенно другие люди, при его и нашем с тобой, конечно, участии.
— Кто?!
— Сибирское правительство, вернее те министры, что отменили в ноябре 1918 года декларацию о независимости Сибири от 4 августа того же года. Все они сейчас в Иркутске — председатель Вологодский, министры финансов и снабжения Михайлов и Серебренников и заведующий канцелярией Кабинета министров Гинс. Последний, кстати, на той же должности, только во Всероссийском правительстве. Так что кворум здесь в сборе.
— Понятно. Но что это даст?
— Провозглашение временной независимости до установления в России действительно демократической власти, — последние два слова Сычев произнес с нескрываемой иронией. — Без коммунистов и желательно без эсеров. А тогда Сибирь отказывается от независимости в пользу России, но с сохранением самой широкой автономии. Это нисколько не противоречит декларациям 18-го года. Наоборот, юридически оправдано и полностью восстанавливает статус-кво, связанный с банкротством всероссийского правительства. Последнему у нас делать нечего — здесь же кусок территории Восточной Сибири и Дальний Восток. Сами разберемся…
— Ага, ну… И куда оно денется? А с адмиралом Колчаком как?
— Правительство передаст все свои функции Временному Сибирскому правительству, а само превратится в правительственное совещание при Верховном Правителе. Чуешь разницу?
— Очередная говорильня, только без прав и, чую, без денег.
— Совершенно в точку, ваше превосходительство.
— А адмирал Колчак как?
— Как английская королева, для представительства и преемственности. Ибо здесь он не нужен, самим бы управиться. Или ты думаешь, что у этого полярного исследователя, который последние месяцы подсел на кокаин, блестящий государственный ум?
— Сомневаюсь, Ефим Георгиевич. Иначе не порушил бы все и не бежал бы сейчас, бросив армию умирать при морозах. Ну, этого следовало ожидать — мы же не рвемся броненосцами командовать, ибо знаем, что наворотить на них сможем. Человек пользу приносит, токмо находясь на своем месте…
— А Григорий Михайлович будет на месте помощника главнокомандующего, генерал Каппель, я думаю, прорвется сюда. А также станет походным атаманом всех казачьих войск Востока России. — Сычев вопросительно посмотрел на Оглоблина.
— А ты, Ефим Георгиевич, сядешь на место военного министра…
— Вряд ли, я же казак. А вот помощником министра или министром по делам казачества быть смогу. И войсковым атаманом я уже был… А всех генералов надо убрать в сторону — они сейчас крысами по щелям забились, но повылазят, как только мы победим в Иркутске.
— Согласен. Я тебе и Арчегову окажу всю помощь, какую смогу. Хотя ротмистр в альянсе с генералами…
— Он ротмистром стал раньше, чем Григорий Михайлович есаулом. Я тут навел справки — он от чина уже три раза отказался.
— Понятно. «Отказник», иначе бы давно генералом был, да и сейчас, как я понимаю, наш ротмистр на генеральской должности…
— Ну, тогда и нам не зазорно с ним в одной компании. А что ты хочешь получить от нового правительства, Прокопий Петрович?
Генерал Оглоблин взял листки бумаги со стола и протянул Сычеву. Тот быстро пробежал глазами, хотя догадывался о содержимом текста, посмотрел карандашные поправки самого Прокопия Петровича.
— Эти семь волостей нужно немедленно включить в состав войска. Как было по реформе 1851 года и по предложениям комиссии Путинцева 17 лет тому назад. Каждой крестьянской семье, пожелавшей перейти в казаки, должно быть выплачено 100 рублей золотом и еще по полсотни всем новым казакам от 18 до 30 лет, кто будет мобилизован. Такие же пособия должна получить и каждая казачья семья. Деньги выплачивать в течение двух месяцев, а дополнительная земельная нарезка на новые казачьи селения до лета. Решение правительства должно быть через два дня после прихода к власти, — тихо, но внушительно, закончил свою речь Оглоблин.
— Нужно ввести в Иркутское войско все инородческое население, как в 1896 году хотели. А казаки будут в бурятских сотнях урядниками и вахмистрами, — добавил Прокопий Петрович после короткого размышления. — Тогда к лету мы выставим два полнокомплектных полка конницы, шестисотенного состава, плюс батальон и артиллерийская батарея.
— А зачем крестьян по всей иркутской округе в казаки записывать, с них толку никакого нет, да и роптать за снаряжение на службу будут. Тебе нужна головная боль, такая как в Забайкалье в двух отделах творится? Там же все «сынки» супротив казачества пошли…
— Я их в пластуны определю, один батальон войско выставлять будет. А потому снаряжаться крестьяне будут легко…
— А-а, — понимающе протянул Сычев, ведь пеший казак тратился в семь раз меньше. Потому нерчинские казаки и бузят, ведь в начале века они пешими служили. Хитрованы — хотят и полный казачий пай себе оставить, и на службу не тратиться…
— Здесь живут до десяти тысяч крестьян из казаков, и все они желают в казачество обратно вернуться. А за ними односельчане потянутся. А насчет округи скажу одно — по Иркуту и Ангаре до Иркутска едва сорок тысяч крестьян проживают, ну пятьдесят, в лучшем случае. Лучше всех поголовно оказачить, чтоб чересполосицы избежать…
— Оно понятно, — понимающе протянул Сычев, но сам думал о другом. Если принять предложение Оглоблина, то иркутских казаков вместе с бурятами и поверстанными крестьянами станет чуть ли не полтораста тысяч, или в десять раз больше, чем сейчас. Столько же казаков в Забайкалье сейчас за Семенова стоят, впрочем, другая половина за красных воюет.
Тут иное вырисовывается, о чем Прокопий Петрович не говорит, лукавит. Если правительство в Иркутске будет, а ехать ему некуда, то казаки завсегда смогут его за горло взять. И повторится давняя омская история, вот только там на правительство атаман Иванов-Ринов давил, а здесь тем же атаман Оглоблин заниматься будет. Но и увеличить войско нужно, и на порядок — тогда оно сможет красных на границе губернии остановить летом, а уж полгода как-нибудь отбиваться самим придется, ну об этом и думать чуть позже надобно…
— Я сделаю все! — решился Сычев на категорический ответ, в конце концов, это реформирование важно в интересах государства и казачества, тем более, когда пожаром партизанщины почти вся губерния охвачена.
— Что ты хочешь от нашего войска, Ефим Георгиевич? — глухо спросил Оглоблин и поднял воспаленные глаза. Сычев не отвернул от него взора, угрюмо, медленно чеканя слова, ответил:
— Для себя ничего! И про меня не вздумай плохо подумать, Прокопий Петрович! — кривая улыбка сама вылезла на лицо Ефиму.
— Скажи, что случилось?! Не темни! Что делать? — Взгляд Оглоблина прямой, голос без малейшей иронии, а вот лица атамана и есаула стали за какие-то секунды встревоженными.
