И не успел он подумать, как с другой стороны «Бюссинга» появился казак в такой же матросской форме — тоже ноги «размять» решил.
— Товарищ! — парень вперился взглядом в подошедшего к нему Фомина. — А ты кто? Из новеньких?
— Ага! — безмятежно отозвался Фомин и подошел вплотную, уже держа за спиной выдернутый из ножен кинжал. На долю секунды ему стало жалко этого паренька — с прыщеватым лицом и милым вологодским оканьем в голосе. Молодой еще — даже не почувствовал приближение смерти.
Он мгновенно изгнал вспыхнувшую жалость из сердца — был бы нормальным парнем этот часовой, трудился бы в родном селе, деток бы растил, а не при Чека подвязался бы.
— Ты это чего? — голос часового дрогнул.
Видно, в лице его промелькнула жестокость, и паренек это заметил. Он хотел еще что-то спросить, но Фомин тут же нанес удар кинжалом прямо в сердце, зажав ладонью открывшийся от нестерпимой боли рот.
И в который раз увидел, как стекленеют в смертельном ужасе глаза. И с хрипом покидает душа мертвое тело с последним его судорожным выдохом. Будь проклята на веки вечные война. За то, что она заставляет человека убивать себе подобных…
Негромкие хлопки «парабеллума» с навинченным глушителем Фомин еле расслышал — Шмайсер газанул, и его автомобиль прошел впритирку рядом с «Бюссингом».
— Маша, подержи ворота, я отволоку тело!
Фомин взмахнул клинком, стряхнув с него капли крови. Шмайсер притормозил, а Маша тут же привстала с сиденья, открыла дверцу…
Бах! Бах! Бах!
Три громких выстрела взорвали вечерние сумерки. Эхо отразилось от стен и обрушилось на мостовую. Девушка глухо вскрикнула, и какая-то непонятная сила откинула ее обратно на сиденье. Изломанно повисла на дверце маленькая рука.
И разом будто приостановилось время, секунды не побежали, а потекли густой патокой. На застегнутой кожаной куртке девушки, почти напротив сердца, он разглядел два фонтанчика, тихо брызжущих темной, почти черной кровью. Третий фонтанчик брызнул на виске, и разлетевшиеся светлые волосы густая кровь превращала в спутанные, липкие, темные…
«Этого просто не может быть! — до разума только сейчас дошло чудовищное понимание случившегося. — Не может быть!!!»
И словно ледяная безжалостная рука сдавила сердце Фомина, обдала его лютым холодом, от которого даже бывалые мужики каменеют. Слишком большой у него был опыт, чтобы сразу понять — так вскрикивают и падают безвольной куклой только тогда, когда приходит смерть.
Звенящую тишину разорвал полный жуткой тоски нечеловеческий стон, переходящий в вой. Стон, который издает последним смертельно раненное животное:
— Маша!!!
Разум еще осмысливал случившиеся, а рука уже выхватила ТТ из кармана. Фомин увидел в темноте, чуть в глубине за распахнутыми воротами, фигуру человека. И тут же последовал очередной грохот револьверного выстрела, затем еще один, а яркие вспышки осветили проезд.
В ответ прогремела длинная очередь ППШ, привычная слуху, пронзившая сгустившуюся от каменных зданий темноту. Шмайсер стрелял метко — фигурку третьего часового словно смело, ее отбросило к стене, и тело тут же упало на дорогу.
Время внезапно убыстрило свой ход, и только сейчас Фомин опомнился. Весь план полетел к чертям, тихо не вышло. Хуже того — Маша, Машенька, доченька… Кто ж знал, что там таится третий. Или Мойзес обманул, или произошла накладка, и пост в самую последнюю минуту был усилен. А может быть, и дикая случайность, просто кто-то из начальничков решил проверить караульных. Скорее всего, последнее — стреляли в Машу из офицерского нагана-самовзвода…
— Ты что делаешь?! Тебе не хватит времени вернуться!!!
Фомин обернулся на выкрик Поповича и обомлел. Шмайсер, постаревший за какие-то секунды, с исказившимся черным лицом, по которому текли слезы, сильно рванул чеку замедлителя. Раздался легкий хлопок, и тут же над его рукой поползла струйка дыма.
— Прощайте, братцы! Я уже потерял одну любовь, и ни за что не покину другую! Она моя! Батя! Держи, мне он уже больше не потребуется! Марьюшка, я иду к тебе!!! Я уже иду…
Чисто машинально Фомин поймал автомат, брошенный ему сильной рукой Шмайсера. И тут же на громкой визгливой ноте взревел мотор, автомобиль дернулся и бешено рванулся в открытые ворота.
— Леша! Все, уходим! Уходим! Трофимыч, газуй, милый! — он дико заорал, не боялся нарушить тишину.
Да какая там тишина — внутри двора послышались выстрелы, там уже подняли тревогу. Фомин вспрыгнул на подножку «Бюссинга» и завалился на сиденье. Попович стремглав рванулся и запрыгнул в кузов, подхваченный руками отца с сыном. Грузовик взревел мотором и дернулся. И тут же в голове защелкал секундомер — замедлитель был настроен Путтом ровно на двадцать секунд.
«Марена! Когда же ты насытишься? — Фомин до боли сжал автомат, по щекам текли обжигающие слезы. — Будь ты проклята!»
— Простите меня! — застонал он, сцепив зубы.
Дрогнувшей рукой он еще успел перекрестить поворачивавшую за угол машину Шмайсера.
— Простите нас… И прощайте!
Это был его выбор, его и ее… И Фомин сейчас понимал его, понимал всем сердцем — жить без Маши тот уже не смог бы, не такой он человек.
— Прощайте, дети мои, царствие вам небесное! — Фомину на миг показалось, что это он шепчет сквозь стиснутые зубы, но, повернувшись к водителю, сразу же понял, что ошибается. По морщинистому лицу Ивана Трофимовича текли слезы — это была и его боль…
Машина прогрохотала мимо центрального входа, и Семен Федотович поднял автомат. Словно по заказу высокие двери распахнулись, и на тротуар вывалилось уймище солдатских гимнастерок и кожаных курток.
Грохнул винтовочный выстрел, и Фомин тут же резанул по толпе чекистов одной длинной очередью, полностью опустошив магазин. Патроны он не экономил, но стрелял недолго, из неудобного положения, ухитрившись извернуться в обратную сторону.
Груженую машину словно хлестанули, как призового рысака плетью — она сильно затряслась и забренчала, рискуя на полном ходу рассыпаться на части. Чекистов буквально смело свинцовым ураганом, разбросав изрезанные и искромсанные тела.
Стекла в здании лопались с чудовищным перезвоном, от каменной стены густой пылью полетела кирпичная крошка. Крупнокалиберный пулемет захлебывался смертоносным ревом, куда там слабеньким «дегтярям» или автоматам. И тут сиденье под Фоминым ушло куда-то в сторону, а тяжелый «Бюссинг» подбросило на мостовой, как пушинку. И уши тут же заложило грохотом чудовищного взрыва…
Глава пятая
Все было как в прошлый раз, и он испытал своеобразное дежавю. Знакомая пристань, маленькая площадь перед ней, полукружье каменных и деревянных домов.
И два парохода, большой с бортовыми колесами и маленький буксир, что лениво дымили трубами, качаясь на медленно текущей темной воде широкой Камы. И три баржи, две из которых были под завязку набиты служивым людом: латышами в длиннополых шинелях и помятых фуражках, красногвардейцами в картузах и кепках да матросами в коротких черных бушлатах и бескозырках. На третьей посудине высился утыканный заклепками броневик с двумя пулеметными башенками, типа «Остин» — это Фомин определил сразу, довелось ему в свое время на таких машинках поездить. Рядом с бронеавтомобилем стояло трехдюймовое орудие с зарядными ящиками, еще парочка каких-то повозок и мотоцикл неизвестной конструкции. Изрядная мощь для одного батальона в три сотни штыков. Это был отряд, направляемый местным ВРК для борьбы с белыми под Уфой.
