И той ночью, сражаясь с ними, слыша, как свистят над головой пули, видя, как твой снаряд сносит вражескую пушку за секунду до ее ответного выстрела, он сражался не только за русских, но и за Германию. А вместе с ним дрались и три десятка немцев, воевали умело и расчетливо…
— Генрих, ты чего задумался?!
Тычок в бок вывел Шульца из воспоминаний. И первым делом он скосил глазом на грудь, еще раз полюбовавшись на серебряный крестик на колодке из чередующихся оранжевых и черных полосок. Русскую боевую награду — Георгиевский крест, что аналогичен Железному кресту 2-го класса, час назад ему вручил сам командующий флотом, контр-адмирал Смирнов. Да еще в присутствии бывшего Верховного правителя, вице-адмирала Колчака, с горящими глазами и усталым лицом. Такого же креста вместе с ним были удостоены многие немцы — матросы и стрелки, а обер-лейтенант Кноппе получил зеленый сибирский крест — редчайшую награду.
Шульц был очень рад, даже если бы дело ограничилось этим, но русские еще выдали по десять маленьких золотых кругляшков, их полуимпериалов. Огромная по нынешним временам сумма, Генрих был просто ошарашен — целая сотня золотых довоенных марок, в нынешней Германии можно чувствовать себя Крезом…
— Зволле, ты чего в окно уставился. Все не можешь со своей лоханкой попрощаться?! — Зычный голос кого-то из гренадер снова вывел Шульца из приятных воспоминаний. Он поднялся с лавки и подошел к оттаявшему окну вагона. И пусть третий класс, но немцам он показался настоящей роскошью. Вагон жарко натопили и навели самый настоящий порядок, как на императорской яхте «Гогенцоллерн».
Далеко на «вилке» грозно высился бортами ледокол «Ангара». А вот за ним, полностью спрятавшись за корпусом, высунул мачту его «Кругобайкалец». И невольно в горле запершил комок — первый раз в жизни Генрих не хотел покидать корабль, который за эти дни стал его вторым домом. Но приказ есть приказ, и теперь лежит дорога в дальний город Владивосток, где ему предстоит служить на русском вспомогательном крейсере.
Признаться честно, и Генрих, и его матросы втайне надеялись, что всю зиму простоят в Мысовой, ничего не делая, только отдыхая, ведь Байкал затянется льдом. Но русские научились считать денежки, и вот они едут в вагоне. С ними адмиралы и какой-то генерал из Иркутска. Пронырливый Зволле уже выяснил, что того назначили командующим округом в Приморье.
Сейчас Шульц предвкушал дальнее путешествие в роскошном вагоне, он побывает в загадочном Китае и получит незабываемые впечатления. Потому что сейчас у него, как говорят русские, в кармане не блоха на аркане, а самые настоящие золотые, ох и кутнет он. Найдет настоящий немецкий ресторан, закажет сосиски, рюмку шнапса и кружку, нет, он закажет целых две кружки пива с белоснежной пеной. Нет, кутить, так кутить, будет еще гороховый суп с гренками и еще одна рюмка шнапса…
— Встать! Смирно!
Хлесткая команда вывела Шульца из блаженства мечтаний, и немец проворно соскочил с лавки, выскочил в проход и замер, прижав ладони к бедрам. Рядом с ним живо пристроились и замерли в напряженном ожидании матросы и морские пехотинцы — еще бы, капитан-лейтенант Миллер не понимает бездельников, постоянно приговаривая — «служить, не картавить».
За русским офицером, чистокровным немцем, высился глыбой бывший обер-лейтенант померанских гренадер, а ныне командир взвода морской пехоты, младший лейтенант русского флота Кноппе. Чрезвычайно гордый собой — единственный из немцев, он снова стал офицером, причем враждебной пять лет назад армии, и был награжден настоящим орденом.
— Слушайте меня внимательно, — Миллер ударил перчатками по рукаву черной флотской шинели, стряхивая снег.
— Старшина первой статьи Шульц!
— Я, господин капитан-лейтенант, — Генрих немедленно отозвался на русском языке, за долгие годы плена он на нем научился говорить почти без акцента. И замер, вперив взгляд в офицера.
— Подберешь двух матросов денщиками к господам адмиралам. Лично отвечаешь. Чтоб все умели и на русском говорили. И на вахту в адмиральский вагон выставляешь матроса. Да склянки отбивать. Понятно?
— Так точно, господин капитан-лейтенант! — Генрих старательно пучил глаза, ведь герр офицер любит лихой вид у своего лучшего канонира. И лишь скосил глаз на свои погоны, где уже шеренгой шли три лычки.
— А вам, господин лейтенант, — Миллер чуть повернулся в сторону застывшего Кноппе, — следует заниматься со своими пехотинцами в дороге военным делом. И надо отрабатывать рукопашный бой, согласно наставлению. В свободное от караулов время. И еще — вы не на курорте, господа стрелки, а потому приказываю быть вам при оружии. Да, вот еще — на флоте любят порядок, а у вас тут в вагоне сплошное безобразие. Немедленно прибраться, через два часа адмиральский смотр.
Миллер повернулся и пошел в тамбур, а Шульц вздохнул и, нагнетая в себя ярость, окрысился. Такой чересчур горячей выволочки он еще не получал. Ну все — сейчас матросы и стрелки у него всем скопом будут чистоту наводить. А то разленились на сытой русской службе, разжирели на жареных пирогах, шаньгах, ветчине и пельменях со сметаной и забыли, что такое настоящий немецкий орднунг!
Минино
Минино было конечной точкой пути, далее дороги не было. Поляки обещали эсеровской власти, что не пропустят белых на восток, пока не пройдут их последние эшелоны. Но это соглашение уже было нарушено панами — вступать в конфликт с Сибирским правительством они не посмели и только просили генерала Войцеховского не отправлять со станции эшелоны, дабы не потерять внезапности — мало ли что могли эсеры заподозрить.
Впрочем, все белые эшелоны, растянувшиеся на сотню верст, и так стояли, потому что судорожная эвакуация была закончена, и на кон Марсова поля были брошены последние ставки и козыри. Первыми зашли красные, но их ставка — 30-я дивизия — была бита. Но сейчас должны заходить белые своим вторым корпусом, супротив которого встали мятежные сибирские полки и партизаны Минусинского фронта. Козырей противоборствующие стороны не жалели, но и цель была велика — Красноярск.
Удержат город на Енисее повстанцы, и все, финита ля комедия. Армия может и прорвется стороной, но десятки эшелонов с беженцами погибнут. А если белые займут Красноярск, то, установив связь с Иркутском, и перебросив оттуда подкрепления, могут изменить ход войны в свою пользу. И только поземка на белоснежном покрывале готовила перину для вечного сна многих русских, готовых вцепиться в горло друг другу в отчаянной схватке…
— За что воюете, мужики? — Михаил Александрович в накинутой на плечи шинели с интересом посмотрел на двух мужиков. Партизаны или повстанцы, шут их разберет, попытались обстрелять подходящих к Красноярску уфимцев, но были сами атакованы кавалерией и рассеяны. Гусары порубили их изрядно, но двоих взяли в плен и доставили на станцию.
— За царя Михаила и советскую власть! — дерзко отозвался молодой парень в изодранном полушубке, отчаянно сверкнув правым глазом. А вот левый затек фиолетовым синяком, а на лбу осталась кровавая полоса — кто-то из гусар рубанул пленного клинком плашмя.
