Дверь в кабинет отворилась, и в него упругим шагом вошел долгожданный вестник в запыленной одежде. Встал на колени и приложился сухими губами к протянутой ладони.
— Здравствуйте, святой отец! — купец поднялся на ноги и замер в ожидании. Нунций чуть улыбнулся краешками губ.
— Я вижу, у вас важные известия для меня, что вы не задержались ни на один час. Вы сильно торопились, герр Нойман, и я ценю ваше рвение.
— Очень важные, святой отец…
— Князь Святослав принял наше предложение?
— Он его отверг категорически, святой отец!
— Значит, княгиня Ольга…
— Она во Пскове, но за ней пригляд, и она уже не имеет прежнего влияния. Единственное, что позволил ее властный сын, так это возвести Десятинную церковь для нее, нескольких бояр, что приняли веру, да приезжих купцов. Христиан во Пскове почти нет.
— Тогда причина вашей спешки для меня ясна — князь Роговолт Полоцкий решил в пику новгородскому князю принять веру.
— Нет, святой отец. Князь отказал нам, хотя строить церковь разрешил. Его единственная дочь Рогнеда принять христианство не пожелала.
— И вы спешили только для того, чтобы сообщить мне эти пренеприятные известия?! — Нунций раздраженно поморщился. — Могли бы хоть переодеться, время есть — такие худые новости не к спеху. Да и нет нужды ставить в известность Лиенц.
В голосе нунция лязгнул металл, а в глазах, прежде кротких, промелькнула опасная молния. Однако Нойман отнюдь не испугался, он давно работал на церковь и знал себе цену. Купец улыбнулся победно, почти как триумфатор, отчего нунций чуть не вскочил с жесткого дубового кресла.
— Да не томите мне душу! Новости, что вы привезли, не стоили и порванного в дороге сапога. А вы сильно торопились, Иоганн! А потому заклинаю вас — не испытывайте мое терпение! Оно небезгранично…
— Несколько дней назад на Пятницком тракте в постоялом дворе, что у Запретных земель…
Нойман сделал выжидательную паузу, наклонился прямо к уху нунция и тихо произнес:
— Я встретил там брата Андреаса…
— Какого брата? Вашего? Что вы мне плетете, Нойман?! Вы с ума не сошли часом?
Нунций в раздражении сыпал словами, а Нойман мстительно улыбнулся — он недолюбливал этого импульсивного отца церкви, которому прямо мешал этот южный итальянский характер, но очень ценил его другие качества, а потому докончил, чеканя каждое слово по отдельности:
— Я встретил там брата Андреаса фон Верта, последнего из «хранителей», командора ордена Святого Креста!
— Что? Андреаса фон Верта?
Нунций захлопал глазами, еще не понимая сказанного, но спустя несколько секунд побледнел. Голос охрип за мгновение, и он прошипел, выталкивая слова из горла:
— Так он не погиб на Каталаунских полях?! Боже мой! Пятнадцать лет, пятнадцать лет прошло… Ты не ошибся?
Такая дикая надежда прозвучала в голосе священника, что Нойман, не мешкая, ответил:
— Это исключено, святой отец! Он дрался там с кастеляном пана Сартского Ярославом Замосцким…
— Убил его?
— Нет, — ответил Нойман, и тут же лицо нунция смертельно побледнело. И купец заторопился, сыпля словами: — Вы меня неправильно поняли. Был не поединок, была обычная драка — командор на моих глазах оглоблей огрел несколько стражников кастеляна, а последнему сломал колено.
— У него что, меча не было?
— Они с кастеляном говорили о какой-то клятве, данной пятнадцать лет тому назад, что брат-командор к нему железом более не прикоснется, но ноги сломает!
— Я вспомнил, — воскликнул нунций, утирая со лба капельки пота. — Такая клятва была дана тогда. И он ее исполнил… Невероятно! Как выглядит сейчас командор Андреас?
— Лет за пятьдесят, лицо в шрамах. Волосы русые, с обильной сединой. С ним юноша, очень похожий на него. Командор один раз назвал его сыном. Одежда у обоих простых воинов, кожаные доспехи, плохонькие мечи. Орденских плащей не было…
— Он не безумец, чтоб в таком одеянии по владениям Сартского разъезжать. Участь брата Зарембы…
— Да, кстати, о нем. Пан кастелян подписал крестоцеловальную грамоту, что обязуется отдаться в руки ордена, если его сюзерен не отпустит в течение недели захваченного им подло рыцаря ордена Зарембу и его людей, честно, купно и оружно. Пан Ярослав такую грамоту подписал и крест на сем целовал. Я присутствовал и собственною рукою писал эти грамоты, ибо у командора письменных принадлежностей не имелось…
— Не может быть!
— Пан кастелян страдал от боли… И от страха — вы знаете, святой отец, как командор умеет его вызывать. А бумага — вот она, — купец достал свиток и с поклоном передал нунцию. — Это копия грамоты, командор специально приказал ее сделать и отдал мне на хранение.
— Он вас узнал?
— Да, еще вечером за столом, как пришел мой обоз. Мы с ним пили вино. Много выпили, очень много, святой отец…
— Я отпускаю тебе этот грех! — с улыбкой произнес нунций. Усталость исчезла, стало радостно на душе, которую обуяла лихорадочная жажда деятельности — новость была ошеломительной.
— Я принял его за странствующего рыцаря, к моему стыду. Я просто не узнал его, в голове не укладывалось, что может произойти такое чудо…
— Все в руках Божьих! — назидательно произнес нунций и перекрестился. Купец тут же последовал его примеру и продолжил говорить:
— Зато он узнал, назвал Нойманом, хотя я раньше сказал ему, что меня зовут Новаком. Я просто был пьян, а потому даже предложил ему сопровождать мой обоз до Праги за десять злотых.
— Ты поскупился, сын мой, — усмехнулся нунций. — С ним были воины, кроме этого юноши?
— Нет, но когда мы услышали звон мечей и выбежали на двор, то командор закричал орденский клич, и мой Арни тут же вмешался, зарубив ляха. А потом сказал мне, что возвращается обратно в орден. Он тоже узнал командора и накинул на того красный плащ — рубашка была порвана, а на груди были видны знаки крестоносца.
— Ты их разглядел? — нунций впился взглядом в своего тайного конфидента, а проще говоря, шпиона.
— Нет, но Ядвижка, что вечер с ним провела, а потом на ночь удалились вместе, сказала о том слуге трактирщика, а мой человек подслушал. Там нанесены были круг, крест и древо. К сожалению, я об этом узнал лишь после схватки во дворе!
— Это командор! — прошептал нунций и стиснул зубы — его колотило от нервного напряжения. — И где он был столько времени?!
— У меня есть соображения по этому поводу, святой отец, — вкрадчиво произнес купец, прекрасно слышавший последние слова. И видя, что нунций ничего не отвечает, а молчание есть знак согласия, то заговорил, принизив голос до шепота.
— На нем простой золотой крестик, но чеканка явно византийская. А цепочка так просто чудо — я такой изящной и тончайшей работы еще не видел. Колечко к колечку, все похожи, а их и разглядеть толком нельзя. И раз крестился он как все ортодоксы — справа налево… Вот тут-то я и призадумался — с чего это германский рыцарь, пусть и обедневший, уж больно плохо был одет, а крестится, как ромей…
