– Нет, я, мм… всегда был в вольнонаемном составе. Вы правильно задали вопрос, по делу, просто как-то с этими работами я случайно разминулся. Не подскажете, с чего начать знакомство с ними?
– Пожалуйста. – Машковский вытащил блокнот, написал на нем три названия, вырвал лист и отдал Виктору. – Вот лучше с этого начать, он понятней всего объясняет. Знаете, у нас тоже вот пришло несколько товарищей из лагерей, что за вредительство отсидели, вот сразу и подумалось…
«Какой-то у него вид совершенно непринужденный, – отметил Виктор, – и очень легко про ГУЛАГ рассуждает, без всяких недоговорок и намеков. Даже не как в перестройку, а как объяснить-то… Ну как будто это все абсолютно естественное явление, как для автолюбителя штраф ГИБДД. С такими здесь говорить не опасно? И что по службе должен делать в таких случаях эксперт МГБ? Хотя у него, как у эксперта, профиль весьма специфический».
– Виктор Сергеевич! – отозвал его Осмолов.
Виктор поблагодарил Машковского за… (чуть не сказал – ссылки) за названия работ, попрощался с ним и отошел.
– Рабочая группа, значит, собирается в час. Вы как смотрите на то, чтобы пообедать?
– Только позитивно…
Они шли по диагональному коридору в сторону лифтов. Коридор был без окон, с дверьми по обеим сторонам, и замкнутость пространства разбавляли только высокие потолки и декоративные колонны по стенам.
– Геннадий Николаевич, тут такое дело… Так получилось, что у нас, где я раньше работал, газеты особо некогда читать было, по трансляции в основном служебные сообщения, а приемник или телевизор из-за помех не послушаешь. Вопрос такой: а насколько сейчас можно свободно про лагеря говорить?
– Какие лагеря? Пионерские, военные, исправительные?
– Исправительные.
– Так про исправительные или там про репрессии врагов народа всегда можно было свободно говорить и в газетах писать. А что, на этот счет какое-то новое указание вышло?
– Нет, новых указаний не слышал.
– Насколько помню, всегда все открыто писали. Даже вон дома где-то валяется «Техника – молодежи» старая, вроде последний номер за тридцать шестой, там много статей про заключенных на стройке канала Москва – Волга, как они там работают, про ударников, даже поэма про них была, фотки… Могу поискать, если интересует.
– Спасибо, не стоит, сейчас некогда.
– Там только приукрашивали много. При бытовые условия, про отношения лакировка действительности была. Только сейчас эта тема уже неактуальна: социальной базы для массового саботажа, заговоров и вредительства давно нет, соответственно и необходимость в массовых репрессиях как средстве социальной защиты отпала. А так насчет каких-то запретов ничего не слышал.
Подошел лифт. Они вошли в кабину и мягко провалились вниз сквозь этажи.
«Ну очень интересно, – подумал Виктор. – В эпоху гласности, оказывается, разоблачать будет особо нечего. Ну да, конечно, привирали, лакировали… это можно поругать, но в принципе-то чего-то особо нового уже не скажут. Нет Запретной Темы. Типа – было когда-то, сколько раз уже об этом говорили… А сейчас социальной базы для массовых репрессий нет, так что обыватель может быть спокоен, как слон.
А интересно, у нас база для массовых репрессий есть? Вот если просто подсчитать всех, кто за девяностые и позже нанес обществу вред? Присвоил государственное, «оптимизировал» налоги, взял откат, развалил предприятие, использовал свое положение для перекроя бюджетных или корпоративных финансов в свой карман? Это же сколько у нас за вредительство сажать надо? И как же они будут трястись, чтобы этого не произошло? А ведь трусы, как известно, существа жестокие и безжалостные к тем, кого считают себя слабее. И им как раз из страха ничего не стоит пойти на массовые репрессии, если вдруг расплату почуют.
Это что же получается? Угроза репрессий у нас на самом деле ничуть не меньше, чем здесь, вот в этом другом Союзе, со сталинскими высотками и Берией во главе? Здесь запросто могут, но им на фиг не надо, у нас вроде как прав на это нет, но есть целый слой, который, если что, со страху готов пойти на что угодно, да и на то, что прав нет, этот слой никогда не смотрел! Тьфу, какая опять неприятная тема пошла… Ладно, вот и столовая, посмотрим, что там в белом меню».
…В работе время летит незаметно.
К пяти Виктор забыл обо всем, кроме машин будущего. Конечно, жалко, что под рукой ноута нет, а есть только логарифмическая линейка, но хорошая, двусторонняя, двадцатишкальная, и как много, оказывается, с нею можно сделать! А незнакомый ему конструктор Аноприев из Харькова так блестяще владел карандашом, что «отрендерил» в разных ракурсах носовую часть скоростного электропоезда не хуже «Автокада». Виктор не удержался и чуть подправил ее, чтобы было похоже на французский TGV, что установил рекорд скорости в четыреста километров в час.
Солнце заходило, превращая столицу в огромный торт с бледно-коричневатым кремом и карамельными фигурками зданий. Циклопическое здание выпустило их из пасти своих дверей. Щеки охватил пощипывающий кожу ветер: к ночи немного подмораживало. Осмолов просто по-мальчишески сиял: его обуял масштаб совершенных за день дел.
– Ну что вам в столице показать? – спросил он Виктора.
– Если вас не затруднит – две вещи: Дворец Советов и Мавзолей Сталина. Честно, никогда не видел за всю свою жизнь.
– Не проблема, как говорят в НАУ. Это рядом. Неужели никогда не доводилось видеть?
– Ну… так получилось. Многое в Москве видел, а вот усыпальницу такой великой исторической личности…
– Так это не усыпальница. Сталин жив.
Глава 24
Оберег
То, что Виктор услышал от Осмолова, одновременно потрясало и ставило все на свои места.
– Собственно, это явление было обнаружено Левенгуком. Тем самым, который микроскопы изобретал, – пояснял Осмолов, когда они ехали на движущемся тротуаре в тоннеле к станции метро. – Так вот он обнаружил, что некоторых микроскопических червей после высушивания можно оживить. В начале нашего века наш отечественный ученый Порфирий Бахметьев теоретически доказал, что можно найти условия, при которых тело человека можно охладить и потом вернуть к жизни через много лет. Однако простым замораживанием этого сделать нельзя, потому что вода в клетках превращается в лед и разрушает их. Поэтому при обморожениях поражаются ткани организма.
Они свернули в переход, ведущий к станции, которая называлась «Охотный Ряд»; в реальности Виктора эту станцию должны были в прошлом году переименовать в «Имени Кагановича», в этой – обратно в «Охотный Ряд», затем ей было суждено долго называться «Проспектом Маркса», после чего в начале девяностых вновь стать «Охотным Рядом». Для перемещающихся во времени такая чехарда была очень неудобна.
– В двадцатых Лидфорс и Максимов обнаружили, что есть вещества, которые играют роль криопротекторов, то есть препятствуют образованию кристаллов льда и повреждениям тканей. Например, для опытов с небольшими фрагментами живых тканей оказался пригодным обыкновенный глицерин, но с полностью живыми организмами млекопитающих долго ничего не выходило. В СССР была создана лаборатория, которая занималась технологией криопротекции, и курировал ее лично Берия. Говорят, что идея заняться поддержкой таких исследований возникла у него в двадцать девятом после комедии Маяковского «Клоп», где Присыпкин замораживается и его оживляют в социалистическом будущем.
