Все эти грустные мысли просто сами собой лезли в голову Виктора, когда он смотрел кино без рекламы, без надуманных приемов, возбуждающих зрительский интерес на почти физиологическом уровне, и даже без попкорна.
Но вот фильм кончился, в зале неторопливо засияла бронзовая люстра под потолком, и так же неторопливо и тихо, не спеша расходился народ, растекаясь на улице под лучами уличных фонарей. Под ногами скрипел сухой снег, и людское дыхание парило на морозном, пахнущем угольным дымком воздухе.
От «Ударника» Виктор тоже пошел не торопясь, отчасти пережевывая картину, отчасти просто желая расслабиться и наслаждаясь снежинками, кружащимися в лучах фонарей, и заиндевелыми ветвями деревьев старого парка, которые при нем начнут вырубать ввиду почтенности возраста; новые вырасти еще не успеют, да и трудно им было расти под фундаментами беспрерывно кочующих с места на место пивных шатров и иных заведений.
Практически дойдя до дверей общежития, он услышал грохот. За полтора квартала впереди, по Мало-Мининской, где над крышами одноэтажных домов светили редкие уличные фонари на деревянных столбах, один за другим неторопливо проходили гусеничные артиллерийские тягачи, крытые брезентом. Они появлялись, как в кадре, в перспективе улицы, тянущейся отсюда до обрыва поймы Десны, отсвечивая фарами без светомаскировки, и вновь исчезали за другой границей кадра. Стоял непрерывный гул, и Виктор не мог понять, сколько же их там движется; но вот внезапно показался бронетранспортер, замыкавший колонну, и гул стал постепенно удаляться в сторону Орловской.
Что это было и почему гусеничную технику гоняли по асфальту, судя по всему, откуда-то из Советского района, вместо того чтобы пригнать на станцию и перебросить на платформах, – оставалось только гадать. Виктор еще немного постоял, вслушиваясь в ночь и пытаясь уловить в ней что-то вроде выстрелов или разрывов. Шум колонны гусеничной техники затих где-то у Стальзавода, со станции доносились крики паровозов. Затем где-то в вышине послышался гул самолета, но самого его Виктор, как ни старался, не заметил – то ли небо было затянуто дымкой, то ли самолет летел без огней.
Стоять стало холодно. Где-то совсем рядом в общежитии была открыта форточка; ветер доносил неразборчивые слова теледиктора, и затем зазвучал свинг. Джаз добавляет эндорфинов. Музыку, маэстро…
В комнате, как обычно, было очень тепло. Виктор постелил на диване, включил приемник и стал крутить ручки настройки, пытаясь среди музыкальных программ наткнуться на новости. Наконец ему удалось сделать это; но диктор перечислил достижения проходчиков метрополитена и металлургов, досрочно выполнивших плановые задания месяца, отметил рекорд некоего сварщика-кораблестроителя Синицына по километражу шва без единого дефекта, перечислил несколько крупных театральных премьер, дал анонс крупной художественной выставки, и после прогноза погоды станция погнала романтический блюз. Виктор выключил приемник и лег спать, так и не почувствовав пульса международного положения.
Глава 6
Апокалипсис НАУ
Сирены взвыли одновременно по всей Бежице, и сквозь их густое кошачье разноголосье проламывался басистый гудок Профинтерна; на этом фоне тщетно пытались до кого-то докричаться короткими частыми возгласами паровозы на станции Орджоникидзеград и заводских дворах. Казалось, вопит о помощи весь город.
Никогда еще Виктор так быстро не одевался. Деньги, документы, мыло, бритву… и все, что есть из пайка, в портфель, в портфель. Туда же все, что есть в аптечном шкафчике… да, соль, соль, как ее мало, а она будет на вес золота… спичек, черт, спичек вообще не покупал! Спичек! Растяпа! Электроприборы и свет – выключены… Прощай, общага.
Как много людей в коридоре. Все спешат с баулами, чемоданами, какими-то сумками… какой-то вокзал, на котором объявили срочную посадку. Из открытой двери радио: «…С собой иметь трехдневный запас питания, теплую одежду…» Лестница дрожит от топота ног. Вахтерша: «Ключи от двенадцатой… от сорок девятой… двадцать четыре…»
Только на улице до Виктора наконец дошло, что оно началось. Правда, паники не было, магазинов не громили, но в высыпавшей на улицу толпе кто-то кого-то терял, кто-то кому-то пытался что-то сказать, несмотря на какофонию сирен, и многоголосие криков било по сознанию.
– Маша! Маша-а! Ты где? Ма-аша-а-а!!!
– Мама, я боюсь, что это?
– Не надо, не надо, сейчас все уедем…
– Кафедра сварки, сбор у левой стороны крыльца!
– Ма-ша-а! Девочку не видели? Ма-а-аша-а!!
– Дульчинский где? Дульчинский где, я тебя спрашиваю? Бегом в третий корпус!
– Бомбардировщики НАУ были подняты по боевой, – бубнил кто-то в толпе прямо над самым ухом Виктора, – почему, не успел услышать, объявили тревогу…
– Слышал. Слышал. Первые удары по Москве и Берлину почему-то. Наши тоже запустили в ответ. Может, нас успеют вывезти.
– А рейх? Ноты протеста…
– Какие ноты? Какие, к такой-то матери, теперь ноты?
– Кафедра сварки! Кафедра сварки, здесь сбор!
Ворота корпуса открылись, и оттуда выехал институтский грузовик. «Женщины и дети! Только женщины и дети!» – орал кто-то в жестяной рупор. Выехал еще один грузовик.
«Да, не оправдали вы надежд, товарищ эксперт по самому себе. Не обеспечили. Человечеству теперь понадобятся совсем другие знания и совсем другой опыт, вам по жизни не знакомый. Хрен с вас толку, товарищ эксперт».
– Товарищ Еремин! Товарищ Еремин!
К Виктору протискивался милиционер с плоским прямоугольником ранцевой радиостанции за плечами.
– Сержант Лискин. Мне приказано сопроводить вас и предоставить место в эвакомашинах первой очереди.
– Место за счет кого?
– Ну, – несколько замялся Лискин, – кто-то позже поедет.
– Я не женщина и не ребенок.
– У меня приказ, – металлическим голосом произнес сержант, – военного времени.
– Вы же не будете в сотрудника МГБ стрелять? На радость противнику?
– А… а что делать? – Сержант Лискин был явно не готов к такому повороту.
– Доложить обстановку и действовать по вновь поступившим указаниям.
Сержант отошел, но через полминуты вернулся, протягивая Виктору черную трубку рации.
– Старший лейтенант Хандыко, – раздалось в трубке. – Бывший гражданский эксперт Еремин! По плану военного положения вы переведены в военэксперты с присвоением звания младшего лейтенанта. Приказываю вам немедленно следовать в пешем порядке к станции Орджоникидзеград, там сесть в эшелон с Профинтерна, направляющийся в район Ржаницы. По прибытии к месту назначения эшелона приказываю явиться к капитану МГБ Хростовскому и поступить в его распоряжение. Исполняйте приказ!..
«Младший так младший, – думал Виктор, пробираясь сквозь заполненные людьми улицы к вокзалу. – Звание все равно офицерское, и со снабжением небось получше, а то знаем мы, какое в войну снабжение. Но с другой стороны, и ответственности больше, чем у рядового состава, наверняка жить одной жизнью с солдатами и сержантами, а спать гораздо меньше, потому что за них соображать обязан». Потом до Виктора дошло, что рассуждать, как лично лучше устраиваться по службе в условиях начала мировой ракетно-ядерной войны, довольно бредово, хотя и отвлекает от сознания нарастающего глобального трындеца. Возможно, у людей в таких ситуациях осознание мирового трандеца вообще не наступает, и каждый до последнего втайне надеется, что трындец хоть и глобальный, но не настолько, чтобы коснуться его отдельно взятой шеи.
