— С вами. Построю столько «Витязей», сколько потребуется, надо — еще какое чудище создам. Но в Европу не поеду и в Америку не полечу.
— Значит, ты со мной ровно на проплаченную сумму Досадно слышать такое от умнейшего и способнейшего человека.
— Оскорблять изволите. Но я не обижаюсь, потому как сам недавно таким был — горячим, несдержанным, лез в любую дырку, носился как угорелый. Испытывать новые машины — только сам. А потом повзрослел, хоть и поздно. Помните, вы говорили, что пусть один из десяти русских делает все что может на своем месте? Так я нашел это место, и никто меня не вправе упрекнуть, что занимаю его без пользы для России. Даже летать меньше стал, разве что для удовольствия. Пусть другие рискуют, моя сила в другом. И вы, Александр Михайлович, руководить должны, а не над океаном болтаться. Пилотировать «Витязя» может любой опытный офицер, оно большого ума не требует. Ваша стезя — воздушные силы во всероссийском масштабе налаживать.
— Ладно. Пожелай мне удачи.
— Ни пуха!
— К черту.
Каждый остался при своем мнении. Несмотря на дружеское прощание, Самохвалов отметил в тоне и в глазах князя легкое презрение. Таким ему и запомнился Сандро перед вылетом — красивый, увлеченный и немного разочарованный.
О последующих событиях обитатели Гатчины узнали из газет.
8 сентября на рассвете великий князь получил каблограмму, что на американском побережье Атлантического океана ясная погода. В Ирландии она также была сравнительно неплохой. Перегруженный сверх меры дополнительными топливными баками, занявшими весь объем фюзеляжа и внешнюю подвеску, «Русский Витязь» стартовал из Дублина, взяв курс на Нью-Йорк. Запас топлива позволял Александру Романову и Сергею Уточкину преодолеть пять с половиной тысяч километров.
10 сентября никаких известий об их прибытии в Америку не поступило, как и в последующие дни. В течение месяца экипажи всех судов, пересекавших Атлантику, опрашивались на предмет нахождения следов катастрофы «Витязя». Безрезультатно. Потом начались осенние шторма, и шансы подобрать с воды хотя бы фрагмент крыла упали к нулю.
Ванновский решительно отверг саму возможность обсуждения с Государем программы строительства самолетов, один из которых погубил императорского зятя.
Великого князя отпевали заочно.
К новому году отменили запрет на парашюты в ВВС.
Глава 9
12 января — 31 декабря 1898 года.
Санкт-Петербургская губерния, Архангельская губерния
Александр объявился в январе. Худющий, с лиловыми пятнами термических ожогов, он совершенно не напоминал героя, коим отправился в трансатлантический полет. Когда князь добрался до российского посольства в Бразилии, там просто не поверили, что оборванный, обожженный и невероятно грязный бродяга — член царской фамилии. О чуде спасения пресса узнала, лишь когда родственника признал император. До этого опасались появления самозванца, что на Руси бывало не раз.
Вернувшись к жизни официально, он первым делом рванул в Гатчину.
— Понимаешь ли, Петр Андреич, я на бензин грешу. Миль пятьдесят вроде как ничего было. Потом правый крайний мотор начал чихать. Сергей к нему по крылу пробрался, сказал — фильтр забит. Такого добра ты нам вволю дал. Только, значит, он его поменял, мотор завелся, тут два средних мотора насморком заболели. Возвращаться не хотелось — ужас. Но когда четвертый мотор захандрил, я понял — баста.
Они сидели в тех же апартаментах, где в прошлом году пьяный Сандро разоткровенничался про тайны высокой российской политики. Интерьер тот же, но отношения между двумя авиаторами изменились существенно. Самохвалов больше молчал, изредка изображая глоток коньяку, а князь выговаривался, оставаясь трезвым как стекло.
— Представляешь, машина перегружена, бензина спалили всего ничего. В общем, пока Уточкин боролся с движками, я развернул «Витязя» на обратный курс и потащился к Дублину.
— Но моторы стали раньше.
— Да. Хорошо хоть место оживленное. Увидел паруса торговца, идущего с севера, и повалился в воду перед его носом.
— Могло затянуть за самолетом на дно.
— Не поверишь, но «Витязь» с ходу не затонул. Верхнее крыло вообще над водой осталось. Меня сняли, а Серега исчез. Думаю, не успел вернуться в кабину к посадке, и его просто сбросило с крыла при ударе об воду. Прими Господь его душу.
Князь перекрестился. Странно, отметил Самохвалов, раньше у него подобных жестов среди разговора не наблюдалось.
— Меня спасло бразильское судно, которое мне принесло следующее испытание. Если читал газеты, знаешь, мы потерпели кораблекрушение в районе Антильских островов.
— Читал.
— Теперь скажу кое-что, неузнанное писаками. На обломке мачты я выбрался на крохотный островок, где жил монах-отшельник. Даже не знал про таких. Православные старцы — да, но тот был католик и англичанин. Я прожил у него больше двух месяцев, питаясь только выловленной рыбой и плодами пальм.
— Потом вас забрал пароход.
— Не совсем. У монаха была лодка с парусом, он легко меня мог подкинуть к людным местам. Я сам не спешил. В нем было что-то такое... В общем, мы разговаривали и молились.
— С католиком?
— Да. Потому газетам не престало об этом знать.
Александр смотрел мимо собеседника, словно восстанавливая перед взором картины тропического архипелага.
— Там я многое понял. В том числе — в чем мой грех, за который меня покарал Господь. Гордыня, любезный Петр Андреевич, это и ваш грех тоже. Создатель наказал летать ангелам и птицам, но никак не людям.
— А также насекомым и летучим мышам, летучим рыбам и семенам растений. Покажите мне место в Писании, ваше императорское высочество, где Господь запретил авиацию.
— Не считай меня мракобесом. Конечно же, мы будем летать. Просто чересчур дерзновенно себя повели. И десяти лет не прошло, как первый самолет оторвался от земли. Или от снега. Но ведем себя как хозяева неба. До Одессы перелет, трансокеанский перелет. Океаны-то столетиями осваивали.
Самохвалов чуть заметно улыбнулся, что не укрылось от княжьего ока, как будто витавшего в тропических широтах.
— Знаю, ты можешь сказать — сам виноват, Александр Михайлович. Действительно, самый большой самолет, самый дальний рейс и прочие глупости именно я придумал. Не отказываюсь. Но ведь именно ты построил «Витязя»! Неужели самому не приходило в голову, что мы зарвались?
— Я делаю то, что у меня получается. Если бы Бог был против, он не позволил бы мне взлететь.
— Гордыня. Господь не всегда пресекает грех. Он позволяет грешить, а потом нам воздастся. Скажи лучше, друг мой, отчего будто и не рад моему возвращению? Почему со мной только на вы и «ваше императорское высочество»?
Может, Самохвалову стоило смолчать. Но он не привык гнуть хребет даже перед особами императорской крови. Да и момент оказался такой — расставить все по своим местам.
