— Мама вяжет замечательно. Те, кто видит ее вязку впервые, не могут поверить, что это не машинная, а ручная.
— Так вы хотите Виктории Васильевне перчатки связать? — догадалась Ольга Борисовна, и рациональное сразу же одержало верх над хаосом как в ее голове, так и в окружающем мире.
— Мама свяжет, — поправил Боткин. — Из козьей шерсти. Наша коза, Манька, имела замечательную шерсть, шелковистую, блестящую… Маньки уже нет, — последовал печальный вздох, — а шерсть осталась.
— Съели Маньку, а теперь жалко? — поддела Ольга Борисовна.
— Да что вы говорите! — отшатнулся Боткин. — Как можно члена семьи съесть?! Что мы — изверги? Умерла Манька своей смертью, от старости, совсем немного до пятнадцати лет не дотянула. А вы говорите — «съели»!
— Да пошутила я, — призналась Ольга Борисовна. — Только вы, Алексей Иванович, маму понапрасну не напрягайте и шерсть заветную не расходуйте. Не будет Виктория Васильевна вязаные перчатки носить. Она и кожаные-то не всякие наденет.
— Жаль, — вздохнул Боткин. — Так хочется ее отблагодарить…
— Вы так и не рассказали, за что именно, — напомнила Ольга Борисовна. — Какое отделение она вам предложила возглавить. Надеюсь, что не наше?
Боткин, простая душа, выложил все с подробностями. Ольга Борисовна сразу же поняла подоплеку. Не такой человек была Виктория Васильевна, чтобы по доброте душевной заниматься протекционизмом. Да и кого еще протежировать-то? Доктора Боткина? Эту мину замедленного действия?
— Напрасно, наверное, вы отказались, Алексей Иванович. Не жалеете?
— Нет. — Судя по глазам, Алексей Иванович говорил правду, да и вообще, как уже успели убедиться все, он вроде бы никогда не врал. — Не жалею. Что бы я там делал? Там же ведомственная клиника, все небось со степенями, с регалиями… Потом еще там есть платная медицина, а я в платной медицине никогда не работал, и если уж начистоту, то просто представить не могу, как больному за лечение счет выписывать! А ведь может быть и хуже, может, придется отказать кому-то в помощи, потому что у него денег не хватит. Я так не смогу, это же — трагедия!
— Никакой трагедии, — заметила Ольга Борисовна. — Нет денег на платную медицину — лечись по полису бесплатно. На улице у нас никто не помирает, всех госпитализируем. А то вы этого не знаете!
— Это для меня — трагедия, Ольга Борисовна. Как я могу, будучи врачом, отказывать кому-то в лечении, если оно показано? Как мне потом жить с этим? Как себя уважать?
— Ну вы перегибаете… — скривилась Ольга Борисовна. — Драматизируете, честное слово. Что ж, по-вашему, в платных клиниках одни негодяи работают?
— Нет, конечно! — запальчиво возразил Боткин. — Почему — негодяи? Наоборот, герои. Представляю, как им тяжело…
«Ну и пополнение у нас в этом году, один другого краше, — думала о своем Ольга Борисовна, пока Боткин разводил философию насчет платной медицины. — Сколько проблем с ними…»
Пополнение и впрямь не радовало. Чудик-диверсант Боткин, он же — доктор Мышкин, непризнанный гений Семаков и отставной майор медицинской службы Ваганов, грубиян, каких и в шестьдесят пятой больнице поискать надо было. Доктор Семаков считал себя гениальным писателем, которого преследует злой рок. Лет десять, если не больше, пытался он опубликовать роман «Марат и его бригада», рассказывающий о буднях «Скорой помощи». Носился с ним по редакциям, отправлял на различные конкурсы, искал подходы к нужным людям, но тщетно — публиковать «Марата» никто не брался. Из-за этого Семаков вечно ходил унылый и работал спустя рукава, рассеянно, то и дело допуская различные косяки, хорошо еще, что не очень крупные. То сопроводительный талон
[7]
потеряет, то инфаркт двухдневной давности под видом пневмонии в терапию запулит, то напишет хирургам такую консультацию, что назавтра поутру все доктора на пятиминутке со смеху помирают. А Ваганов, что называется, «рубит фишку на лету», работает четко, грамотно, быстро, но с народом общается грубо, как привык в своей гарнизонной поликлинике. Тыкает походя, покрикивает: «шевелись-поворачивайся» и «давай-давай», ругается по любому поводу, да так, что уши не просто вянут, а скукоживаются. Недели не проходит, чтобы кто-то не пожаловался. Хорошо, что пока все жалобщики приходили к Ольге Борисовне да Виктории Васильевне. А ведь рано или поздно кто-нибудь напишет в департамент, и тогда… Хотя Ваганов клятвенно обещал Ольге Борисовне исправиться, умерить свою брутальность и начать хотя бы обращаться к больным на «вы» и бросить это свое «шевелись-поворачивайся». Уже кое-что.
Закончив философствовать, Алексей Иванович вдруг стал каким-то очень серьезным, весь как-то подтянулся, посмотрел на начальницу как-то особенно, со значением, и сказал:
— Есть еще одна причина, Ольга Борисовна. Очень уж не хотелось бы мне работать там, где нет вас.
Ольга Борисовна переспросила. Боткин слово в слово повторил сказанное. Примечательно, что он нисколько не покраснел при этом.
— Это тонкий подхалимаж или нечто большее? — поинтересовалась Ольга Борисовна, уже утратившая на сегодня способность чему-либо удивляться.
— Большее, — выдохнул Боткин и, не выдержав пристального взгляда Ольги Борисовны, отвел глаза в сторону.
Ольга Борисовна откинулась на спинку кресла так резко, что кресло пронзительно скрипнуло, хлопнула ладонями по столу и рассмеялась. Смеялась она громко, от души, видно было, что не играла и не притворялась. Боткин, ни говоря ни слова, встал и вышел из кабинета.
Стоило ему выйти, как Ольге Борисовне почему-то сразу же расхотелось смеяться. «Очень уж не хотелось бы мне работать там, где нет вас»… Вот уж воистину классическое начало служебного романа!
«А человек он хороший…» — шевельнулась где-то на задворках сознания неожиданная мысль.
— Я лучше утоплюсь! — вслух сказала Ольга Борисовна.
Не до конца выплеснутые эмоции побуждали к активным действиям. Ольга Борисовна решила пройтись по отделению и посмотреть, все ли в порядке. Заодно можно будет увидеть, что сейчас делает Боткин. Ей почему-то казалось, что Алексей Иванович должен грустить где-нибудь в уединении.
Ольга Борисовна ошиблась. Алексей Иванович осматривал в смотровой только что поступившую женщину лет шестидесяти.
— У моего будущего зятя свой бизнес, — гордо вещала та, — две авторемонтные мастерские и небольшой ресторан в Митино, недалеко от дома. Он занимается мастерскими, а за рестораном присматривает его мамаша, которая спит и видит, как бы переложить свои хлопоты на кого-нибудь…
Еще одно письмо
«Здравствуй, мама!
