Начали встречаться – каждый вечер. Катька объявила ей жесткий бойкот, и она по этому поводу страшно переживала, конечно. А потом как-то успокоилась, попривыкла. В конце концов, Герман же сам ее выбрал, она не навязывалась… Да и до выпускного оставалось всего ничего, две недели. Подумаешь, две недели можно и бойкот пережить. Тем более наедине с Катькой она теперь практически не оставалась – все свободное время проводила в компании Германа.
Он красиво за ней ухаживал. Как в кино. Иногда ей казалось, будто действительно видит себя со стороны и тихо изумляется на себя, такую. То есть настоящую полноценную девушку, пребывающую под настоящей мужской защитой. Впервые в жизни она чувствовала себя защищенной… Странное, странное это чувство. Вкусное, как шоколадная конфета «Белочка». Сладкое, растворяющее прижившуюся внутри с годами сиротскую безнадегу. Даже иногда страшно становилось – а как она потом без этого ощущения жить станет? К хорошему же быстро привыкаешь, вот в чем беда…
И на выпускной в училище Герман тоже пришел. А главное – как пришел! Когда ее вызвали на сцену для торжественного вручения диплома, вдруг появился в зале с огромным букетом роз, стал ждать, когда она спустится со ступенек. Ах-х-х… – тут же пронеслось по залу девичье, восхищенное. А у нее коленки от волнения подогнулись, чуть не упала с последней ступеньки… Хорошо, Герман поддержал ее под локоток. И повел на место. Она из-за цветов и не видела, куда он ее ведет. Усадил, церемонно поцеловал руку, сел рядом. В общем, картина маслом, как потом завистливо Светка выразилась. А Катька ее так и не простила, уехала после выпускного в свой поселок, не попрощавшись.
Впрочем, ей было уже не до Катьки. Другие заботы навалились, более существенные. Потому что директор училища своего слова не сдержал, отдал распределение в ту самую ведомственную больницу другим девчонкам. Правда, комендантша общежития оказалась теткой сердобольной, разрешила ей не выселяться до сентября. Только условие поставила – чтоб мужиков не водила. Но тут же сама и рассмеялась – какие, мол, у тебя, у книжной пигалицы, мужики…
В больнице, куда попала по распределению, к ней отнеслись хорошо. Посоветовали комнатку снять, даже половину арендной платы возместить обещали. В общем, не так все и страшно оказалось, только бы до первой зарплаты дожить… Денег-то у нее совсем не было.
В тот день, она помнит, у нее был выходной после дежурства. Теплое августовское воскресенье с коротким утренним дождиком. Выглянула в окно, увидела, как быстро идет к крыльцу Герман, почти бежит… И екнуло сердце – почему он бежит, может, случилось что?
Заметалась по комнате, наводя порядок, быстро провела расческой по волосам. Глаза в зеркале были испуганные, и душа чуяла – сейчас что-то важное в ее жизни произойдет. Именно – сейчас. И обмерла, когда услышала дробный нетерпеливый стук в дверь.
– Лиза, у меня вчера бабушка умерла! – с ходу огорошил ее новостью Герман, схватил в охапку, закружил по комнате.
Тут уж она совсем растерялась – что происходит? Бабушка умерла, а он… вроде как радуется, что ли? Странно и непонятно, и даже боязно немного. А может, это реакция на стресс, бывает же! Всякий человек по-своему горе переносит. А может, у него что-то в голове сдвинулось?
– Герман, погоди… Ну, отпусти меня, пожалуйста… Хочешь, я тебе валерьянки…
– Да какая валерьянка, Лизка! Я ж тебе объясняю – бабка вчера померла!
– А… ты почему так… Я не пойму… Ты этому рад, что ли?
– А как же! Конечно, рад! Ну, то есть… Жалко бабку, конечно. Но ей уже девяносто лет было, а последние десять лет она в параличе лежала, измаяла всех и сама измаялась… Да чего там лицемерить, пусть ей на том свете лучше будет, чем на этом. Дело-то в другом, Лизка! Бабка ж свою квартиру мне завещала, представляешь? Так что я теперь жених с апартаментами, не абы как! Выходи за меня замуж, Лизка!
Отстранил ее от себя, глянул в глаза. А она окончательно растерялась, смотрела на него испуганно, не понимая до конца смысла последней радостно произнесенной фразы. То есть не соотносилась никак эта фраза с горестным по сути событием, хоть убей.
– Ну, чего смотришь? Не поняла, что ли? Я сейчас тебя замуж позвал, Лизка!
И улыбнулся белозубо, словно приглашая ее к радостному восторгу. Словно и не сомневался, что она должна именно так и отреагировать – с восторгом. Чуть позже – отреагировать, когда в себя от счастья придет. А пока можно и помолчать в режиме понимающего снисходительного ожидания.
Когда молчание затянулось, Герман хмыкнул, произнес чуть обиженно:
– Ты что, Лиз, не рада, что ли?
– Я? Почему… Я не знаю, Герман… Рада, наверное. Просто это… несопоставимо для меня. Я думала, такое предложение как-то по-другому делают.
– А как? С цветами в руке и припав на одно колено? Да брось, Лизка. Книжек надо меньше читать, вот что я тебе скажу. Я, в отличие от тебя, парень конкретный, у меня все на твердую платформу поставлено. Есть жилье – есть семья. Нет жилья – бегай в холостяках до скончания века. Теперь есть у меня жилье, есть, есть, поняла? Будешь за мной, как за каменной стеной, Лизка! Надо же, а я думал, ты обрадуешься…
– Я… Я рада, Герман. Правда рада. Только скажи – ты меня любишь?
– Ах, вот оно, в чем дело… Все время забываю, что ты у меня девушка честная да шибко романтическая. Как говорится, на что поведешься, на том и лоб расшибешь… Да неужели ты думаешь, я бы тебя замуж позвал, если б не любил? Малость же соображать надо!
– Да я соображаю… Да. И я тебя тоже люблю, Герман.
Сказала последнюю фразу и почему-то поежилась. Наверное, это от стеснения – слишком уж катастрофически быстро и необычно все произошло. И добавила зачем-то:
– Да… Люблю, наверное…
– Ну, это само собой! Значит, как только бабку похороним, я тебя к своим знакомить веду. Как невесту тебя представлю. Мамаша у меня та еще привередница насчет этого дела, так что будь готова к ее подколкам.
– К чему?
– К подколкам… Ну, то есть спрашивать начнет, что да как, да какого ты роду-племени… Да ты не бойся, ее тоже понять можно. Она ж мать, она для сына хорошую жену хочет.
– Так нет у меня рода-племени, ты же знаешь…
– Ну и что? Это и хорошо даже! Как в том старом фильме, помнишь? Жениться надо на сироте…
Она ничего не успела ему ответить – он снова улыбнулся, сгреб ее в охапку, закружил по комнате, приговаривая:
– Не бойся ничего, Лизка, не бойся! Помни, за мной не пропадешь! Я твоя каменная стена, все твои беды теперь кончились! Теперь ты моя, поняла? Навек моя! Только моя! И ничья больше! Вместе со всеми твоими книжками – моя!
Объятие его стало вдруг крепким, судорожным, ей даже показалось – немного грубоватым. Уже в следующую секунду он ловко уложил ее на постель, принялся лихорадочно расстегивать пуговицы халатика, горячо обдавая ухо и шею свистящим шепотом:
– Лизка… Лизка… Теперь ты моя, Лизка…
