Подходя к ждавшей машине, Осип Игнатьевич насвистывал:
«Ай ловью, бейби! Парапа-па-па-па! Ай ловью, бейби!»
Дима осторожно уложил Машку на постель, осторожно снял с нее порванную одежду и лег рядом на бок, подперев голову левой рукой, и потрогал кончиками пальцев заплывающий глаз, распухающую, начинающую синеть скулу, стер кровь в уголке рта.
– Болит?
– Нет. Не знаю, – смотрела на него, не отрываясь, Машка. – Дима, тогда, в детстве, ты меня не пустил уйти, спас. Мне никто не говорил из взрослых, ты им не сказал?
Он отрицательно покачал головой, поглаживая пальцами ее пострадавшую щеку.
– Я потом поняла, когда выросла, и многое про это узнала. Ты со мной тогда был там и ругался, звал, требовал вернуться, и я вернулась к тебе.
– Ты спасла меня и сейчас, и вчера от самого себя. Нас обоих спасла.
– Ужас какой-то, – сказала Машка. – Чип и Дейл спешат на помощь! А нельзя нам как-то попроще, без пропаданий и спасений? А?
– Наверное, нет, попроще нельзя.
– Ну и ладно! – согласилась она с таким жизненным раскладом.
– Люблю тебя, – признался Дима спокойным неторопливым голосом. – Всегда любил, только не понимал этого.
Когда-то старенький доктор «Скорой помощи» сказал Диме Победному: «У вас теперь с этой девочкой одна кровь, и вряд ли вы встретите кого-то еще, с кем сможете перемешаться кровью».
Он запомнил на всю жизнь эти слова, а понял только сейчас.
– Машка, пошли домой. И надо врача тебе вызвать.
Эпилог
– Да никуда ты не поедешь!!! – достигнув близкого к пограничной точке возмущения, начальственно рокотал Победный.
– Димочка, я всего дня на два, ну, может, на три! – уговаривала Машка.
– Какие раскопки, Машка?! Ты на шестом месяце беременности!
Машка отмахнулась.
– Я хорошо себя чувствую! Я же не буду породу копать!
– Понятно! Будешь ползать на коленках, кисточкой пыль веков смахивать! Нет, Маша! – сощурил тигровые раздраженные глаза Дмитрий Федорович.
– Да не буду я, Дима! У меня там отличные ребята, они сами все смахнут и раскопают, а я буду только пальчиком указывать, что делать! – пылко уверяла Машка.
– Ты!!! – бушевал Дима. – Пальчиком? Ну да! Мария, давай прекратим этот разговор! Какие раскопки?!
– Дима, они там все остановили, я сказала, без меня ничего не трогать, они меня ждут!
– Машка, что мы спорим из-за какой-то ерунды?
– Это не ерунда! Это колчан вождя! Ты что?! Дима, ну, все, все, ну не ругайся!
И она полезла обниматься. Раздраженный до невозможности, Дмитрий Федорович поотворачивался немного, для порядку, но, тяжко вздохнув, обнял строптивую жену, сел в кресло и усадил ее себе на колени.
– Машка, это глупость какая-то – тащиться черт-те куда! Там сейчас жара несусветная и никаких нормальных условий! Наверняка туалет деревянный с дыркой!
– Не все так плохо, Дим! Ну, деревянный, так я буду жить в поселке с хорошим туалетом!
– Ну да, таким же, но покрашенным, – ворчал, уже сдавшись, понимая, что не отговорит, Дмитрий.
Скоро будет год, как они встретились и больше уже не расставались, а Победный все еще не привык, что счастье – это так просто и что у него есть Машка!
Он тихо млел, переполняемый нежностью, от ее присутствия рядом. Даже когда они спорили, он с ходу, с удовольствием и размахом нырял в разборку, утверждаясь главой семьи и чувствуя себя счастливым.
Он побаивался немного в душе – надо поосторожней, чтобы не спугнуть это их счастье!
У них теперь имелись совместно пережитые события, накопленные за этот год. И он помнил все до мелочей, и иногда, когда просыпался ночью, смотрел на спящую Машку, прижавшуюся к нему, и перебирал в памяти, как личные сокровища, эти воспоминания, и улыбался от удовольствия и тихой радости.
Как он привез ее сюрпризом, никого не предупредив, на Николину Гору, и родители и Машка сначала смотрели друг на друга, оторопев от неожиданности, а потом бросились обниматься, целоваться и рыдали втроем, а Дима злился на себя ужасно и пытался остановить эти потоки:
– Хватит! Что вы плачете! Прекратите немедленно! Все же хорошо!
– От этого и плачем! – пояснила Лидия Андреевна, поглаживая Машку по волосам.
И у него в горле закипали слезы, и он никак не мог понять, каким надо было быть идиотом, чтобы, живя в Москве, не отыскать Ковальских раньше! Они сменили адрес, несколько раз переезжали, но Осип нашел бы их за полчаса! И мама просила не один раз, а он… слов не было, только злость на себя!
– Все, хватит! Вот она, Машка, нашлась и теперь никуда не денется и не потеряется, потому что будет моей женой! – предпринял он еще одну попытку всех успокоить.
Сообщение вызвало ровно обратное действие, многократно усилив поток слез.
И Дима рассмеялся, а мама взволнованно спросила:
– Так у нас что, свадьба?
– А что такого? – не понял сын переполоха.
– Как что такого! Надо же подготовиться!
– Мам, да все подготовят, что ты волнуешься? Скажем, через неделю. А чего тянуть?
– Как через неделю? – совсем уж разволновалась Лидия Андреевна.
– Да что такого! Будут только свои, быстро, скромно, без шумихи и прессы!
И посмотрел на Машку, ожидая немедленной поддержки своего оглашенного решения.
– Нет! – отказала в немедленной поддержке Машка. – Это моя первая настоящая свадьба, и я хочу белое платье и чтобы Федор Федорович вел меня к тебе, теперь он у нас папа один на двоих. И пусть будут все свои, и куча важных не своих, если они нужны для твоего имиджа и работы, и всякое мещанское с шампанским и поздравлениями. Пусть будет шумно! А? Федор Федорович, Лидия Андреевна? – И спохватилась, осознав грандиозность планов: – Ой, но лучше без прессы!
Дмитрий Федорович расхохотался до слез, глядя на этих троих, сидящих рядком, крепко держась за руки, с мокрыми от слез щеками, смотревших на него, как детсадовцы младшей группы на воспитательницу.
– Нет, Машка, если по-мещански, с шампанским и для моего имиджа, то без прессы никак!
– Ой! – сказала Машка, напугавшись, что натворила.
А Дима, продолжая смеяться и качать головой от веселья, позвал:
– Осип!
Осип Игнатьевич материализовался у него за спиной и, улыбаясь во всю красу своих белых зубов, ответил:
– Тогда через две недели!
И как он спросил в их первую брачную ночь:
– Ну что, Мария Владимировна, нашу свадьбу ты запомнила?
