– Послесловие, могу предположить, такое: «Цени работу, а не слова!»
Снова правильно, мрачно согласился жрец.
– Притчу, пожалуйста?
Хонакура начал было снова возражать, что не имеет права разглашать жреческие тайны, но тут поймал взгляд Шонсу. В уголках его глаз сверкала улыбка, наводя на мысль о молодой поросли, расколовшей гранитную глыбу. Эта улыбка смущала – она была такой заразительной! И тут они оба рассмеялись. Словно нож повернулся в груди Хонакуры, но потом ему сразу стало легче.
– Очень хорошо, милорд. Полагаю, я могу рассказать тебе ее. Но предупреждаю – это совершенно глупая, банальная история.
– Которая может еще и вызывать глубокие мысли? – невинно спросил Шонсу.
Хонакура снова рассмеялся, отказываясь сопротивляться дальше, и тихо запел:
Черный брат Икондорины Как-то раз в село пришел.
От дневных трудов устал он.
Пиши, крова не нашел.
Слышит спор двоих крестьян он, Поросенок вторит им.
«Здесь, – тогда себе он молвил, – Буду с ужином своим».
«Поселяне! – он позвал их, – Гляньте, честен я лицом.
Вам чужой здесь и берусь я Переговорить с истцом».
Предмет спора тут крестьяне Выложили перед ним.
Разделил его мечом он:
Часть – себе, остатки – им.
Большой человек способен на соответствующий смех, и Шонсу доказал это – запрокинув голову, он захохотал, словно гром раскатился по небу. Пение прервалось. От бушприта до кормы Людские головы в изумлении повернулись, улыбки появились на лицах – моряки радовались, что их герой вернулся в свое обычное доброе расположение духа.
– Потрясающе, – заявил Шонсу. – Художник не мог бы нарисовать лучше – Катанджи собственной персоной! Честен лицом! И ты говорил, что истории не относятся к делу? Ну, давай, святейший, поделись со мной следующей.
– Нет, милорд.
Сердитое выражение лица вернулось на место.
– Я делаю игрушку для Виксини.
– Не торгуйся, милорд, – строго заметил Хонакура, впрочем, его уже не сильно заботило занятие Шонсу. Он совершенно точно не должен был открывать ему вторую сутру.
– Половина правды оставляет скрытой вторую ее половину! – назидательно произнес Шонсу. – Я представил себе, что если Виксини способен на такую работу, то, может, и воин справится… Почему бы тебе мне не рассказать?
– Бог велел тебе доверять мне, – ответил Хонакура.
Ннанджи с Таной ушли глубоко в свой мир, не отходя от поручней.
– Но могу ли я доверять Богу? – спросил Шонсу.
– Милорд! – изобразил возмущение Хонакура, но глубоко внутри себя он разделял эти сомнения. Воин взглянул ему в лицо.
– Почему он не сказал точно, что от меня требуется? Как я могу служить ему в этих условиях? Что мне делать, жрец? Скажи мне, раз ты уж так ему доверяешь.
– Я больше не жрец, – сказал Хонакура, – я – Безымянный.
– Когда ты хочешь того, ты – жрец, – прогрохотал Шонсу. – Ладно, ответь мне хотя бы на такой вопрос! После сражения на святом острове Бог отметил мое правое веко меткой воина. Торговаться не приходится – отец в мире моих снов является кем-то вроде воина. Но после битвы при Ове он украсил мое левое веко колдовской меткой. Что это должно означать? Как я могу надеяться на доверие людей, которые пойдут за мной, если моя мать – колдунья?
Хонакуре нечего было сказать. Он беспокоился о том же, как только это случилось.
Однако прежде, чем он успел ответить, их беседу прервали. Тана и Ннанджи стояли перед ними рука в руке. Тана скромно потупила взор, жемчужины вокруг девичьей шеи мерцали, словно блики на Реке. Лицо Ннанджи пылало, как его волосы, глаза горели радостью и возбуждением.
– Милорд наставник! – проорал он. – Твой подопечный покорнейше просит разрешения жениться!
Глава 5
Тотчас же начали праздник.
Конечно, Уолли дал свое согласие, несколько шокированный мезальянсом романтичного идеалиста Шонсу с этой расчетливой кокеткой. Игнорируя брачный выкуп, принятый у Людей, он, по просьбе его всеведущего подопечного, заплатил наставнице Таны чисто символически – одну медную монету. Брота приняла, хотя сильно сомневалась в разумности сделки.
Уолли тоже казалось, что Тана стоит дороже одной медной монеты, но эта предосторожность предотвращала дальнейший неизбежный грабеж – узнав, что у них есть деньги, Брота постаралась бы вытянуть их у обоих воинов.
Было очень много поздравлений, поцелуев и смеха. Корабль стоял на якоре. Бог Солнца оставлял им еще пару часов света – несомненно, праздник нужно было тотчас начинать. Томияно предоставил несколько фляг с волшебным вином колдунов, действие которого можно было ощущать и видеть уже немедленно. Мандолина Олигарро, свирель Холийи, да еще юный Синборо со своими барабанами… Было много танцев и песен. Дети восторженно визжали, старая Лина извлекла из своих запасов всевозможные яства – засахаренные фрукты, распаренный изюм и то странное сладковатое мясо, про которое Уолли до сих пор не знал, чье оно.
Он задавался вопросом, как долго тянутся в этом Мире праздники и какой сложности свадебные ритуалы потребуется выполнять. Если пожелание им другому Седьмому доброго утра выливается в сорок слов и шесть жестов, то сколько же часов займет брачная церемония? И какой подарок должен он преподнести своему подопечному? Не микроволновую же печь…
Он танцевал со всеми женщинами и со всеми девушками. Он пел со всеми вместе хриплые Речные песни. Он смеялся двусмысленным шуточкам и хлестким ответам Ннанджи. На душе его становилось все горше.
Штиль продолжал держаться, солнечный Бог расцветил висящий над ними туман, серные вулканические облака рассосались. Лишь легкий запах бычьих шкур остался в воздухе. Небо начинало темнеть. Уолли тихонько ускользнул от веселящихся и забрался на крышу кубрика, где можно было облокотиться о перила и смотреть на спокойную воду. Ему были слышны музыка и смех, а иногда, в моменты затиший, легкий плеск волны о борт.
Свободный не может жениться на рабыне.
Он поразмышлял некоторое время и пришел к выводу, что женатый подопечный добавит несколько новых проблем к уже существующим. Он снова начал перебирать их в голове. Список, похоже, не собирался уменьшаться – он лишь удлинялся. Ннанджи сам по себе уже проявлял нетерпение, требуя экзамена на шестой ранг, теперь же его будет подогревать Тана, заинтересованная в карьере своего супруга.
Хонакура немало замешан в этой идиотской помолвке! Уолли подслушал вполне достаточно из шепота беседующих, чтобы быть уверенным в этом. До него совершенно ясно донеслось слово «пророчество». И он понимал, что оно имеет отношение к рыжеволосому брату Икондорины. Все заявления старика о якобы бессмысленном содержании сутр были надуманными, теперь Уолли особенно уверился в этом, после такого явного намека на Катанджи. Что же было напророчено Ннанджи, о чем Уолли нельзя было говорить?
