“Покупатели” вышли в главный зал и остановились при виде Квентина. Плечистые, обритые наголо, в новеньких джинсах, футболках и дорогих походных ботинках, они вели себя как профессиональные борцы.
– Двадцать долларов это не стоит, – громко заявил один из них, с грохотом выкладывая на прилавок железные щипцы ручной работы. Они звякнули и опрокинули пластиковый стаканчик с чаем. – Даю десять.
Мистер Бомонт охнул и начал одной рукой собирать бумаги, чтобы на них не попал чай, другой рукой судорожно доставая бумажные носовые платки.
Молодой человек, виновник “потопа”, подался назад с выражением отвращения на лице.
– Прошу прощения, – извинился он не слишком искренне.
Квентин подошел к прилавку, отодвинул щипцы, поднял стопку каталогов, помогая мистеру Бомонту, который задрожал сильнее прежнего при виде коричневой лужи, расползавшейся по старинному деревянному прилавку.
– Ты здесь работаешь? – поинтересовался второй парень, глядя на Квентина, а его приятель засмеялся.
Квентин положил каталоги на витрину.
– Я просто зашел за покупками. Думал прикупить парочку щипцов. – Он поднял их и тоже положил на витрину. – Пожалуй, я возьму именно эти. И заплачу за них двадцать долларов. Смех немедленно стих.
– Какого черта ты вмешиваешься?
Квентин обернулся к наглецам, не показывая своего гнева и ничем им не угрожая, но они попятились, как только увидели его лицо. Теперь он уже слышал далекий вой полицейской сирены.
– Я всего лишь хочу купить щипцы. – Помолчав немного, тот, кто казался главным, фыркнул:
– Черт, так купи их. Они мне все равно не нужны. – Парни развернулись, прошли мимо Квентина и вышли на улицу.
Мистер Бомонт заломил руки.
– О, они уедут и увезут то, что украли. Лузанна никогда мне этого не простит.
– Я постараюсь задержать их до приезда полиции.
– Спасибо, сэр, большое спасибо. Вы так добры, так великодушны.
Квентин вышел следом за воришками, направившимися к новенькому ярко-красному пикапу, припаркованному у тротуара.
– Какого дьявола тебе от нас надо? – рявкнул водитель, распахивая дверцу.
– Я хочу, чтобы вы остались и побеседовали с местными полицейскими. – Квентин указал на полицейскую машину, которая как раз появилась на площади.
– Черта с два! – парень нырнул в пикап.
Квентин увидел, что машина едет медленно, пробираясь через площадь, на которой расположились ярмарочные палатки. Он сделал два шага, и в следующее мгновение водитель уже лежал на земле лицом вниз, а нога Квентина стояла у него на спине. Левую руку парня Квентин заломил ему за спину.
– Пошевелись, и я ее сломаю, – мрачно пообещал он. Другой рукой он достал из кармана стилет, и когда второй парень подбежал к нему, выкрикивая ругательства, Квентин нажатием кнопки извлек лезвие на свободу. Парень застыл, почувствовав холодную сталь у своей шеи.
Именно такую картину застал подъехавший офицер Рекси Браун. Он выяснил, что мистер Бомонт лежит в обмороке позади прилавка. Полицейский достал оружие и арестовал всех.
* * *
Я была куда лучше знакома с тайбервиллской тюрьмой, чем хотелось бы. У меня заныло под ложечкой, когда помощник шерифа миссис Диксон провела меня в камеру. Квентин стоял у окна в дальнем ее конце, спиной к нам, и смотрел сквозь зарешеченное окошко на личный садик шерифа. Осужденные за мелкие преступления, облаченные в полосатую робу, сажали, пропалывали и собирали овощи, которые потом продавали на рынке. Выручка шла на нужды бедных семей.
– Я надеюсь, вам нравятся бамия и кукуруза.
Квентин Рикони медленно повернулся. Никаких сомнений, этот мужчина был по-настоящему красив, а холодные серые глаза и легкая ироническая усмешка разили наповал.
– Господь всемогущий, – с плохо скрываемым восхищением прошептала помощник шерифа, хотя давно уже воспитывала внуков.
– Бамию я ем только с овсянкой, – ответил Квентин.
Миссис Диксон открыла дверь. Я вошла, и она заперла ее за мной.
– Спасибо, миссис Диксон, – поблагодарила я. Выгнув седую бровь, она заявила:
– Я всегда утверждала, что в конце концов ты вернешься сюда.
Когда она ушла, я села на узкую лавку у стены. Квентин уселся рядом. Я подняла бровь.
– Вы всегда носите с собой стилет?
– В тех местах, где я рос, без него трудно обойтись. Я давно уже не мальчик, а привычка осталась.
– Когда вы его достали, мистер Бомонт решил, что вы вознамерились перерезать кому-нибудь горло. Теперь он в больнице, у него проблемы с сердцем. Они еще не слышали его рассказа о случившемся.
– Я рассказал мою часть истории. Полиция нашла подтверждение моему рассказу в карманах моих друзей. – Квентин растопырил пальцы и задумчиво посмотрел на свою руку. – Послушайте, у меня свои дела. Я не собирался ни во что вмешиваться, зарабатывать себе репутацию спасителя или создавать излишнюю рекламу работам моего отца. Я хотел только купить скульптуру медведицы.
– Тогда вам лучше перестать спасать людей.
– Мне кажется, что вы верите в мою невиновность.
– Вчера, когда вы вытаскивали меня из амбара, вы рисковали жизнью. Не могу себе представить, чтобы вы стали терроризировать старенького мистера Бомонта.
Пальцы Квентина сжались в кулак.
– Всегда обманывай детей, женщин и стариков показной добродетелью, вот мое кредо.
– И мое тоже, – сказала я со всей возможной небрежностью.
Смешинки в глазах Квентина погасли. Он кивком указал на дверь.
– Что имела в виду помощник шерифа, когда сказала, что не сомневалась, что вы снова сюда попадете?
Я промолчала, но твердо взглянула ему в глаза.
– Я всего лишь любопытный янки, – успокоил меня Квентин.
Я сдалась.
– Подростком, работая на конвейере на птицефабрике Тайбера, я попыталась объединить работников в профсоюз, вскарабкавшись на стол с плакатом “Союз, и немедленно!”. Меня уволили, но на следующий день я вернулась и обклеила плакатами стены в комнате отдыха. Когда я отказалась извиниться за содеянное и пообещать, что подобное больше не повторится, по просьбе мистера Джона меня арестовали. Джон Тайбер – владелец фабрики и мой дальний родственник.
– Ваш собственный родственничек отправил вас за решетку?
– Точно. Держу пари, вы думали, что в наших краях между родственниками только свадьбы играют.
Моя слабая попытка пошутить не умерила его любопытство.
– И как все уладилось?
– Я смиренно попросила прощения, и меня отпустили.
– Понятно. Но вы были совсем ребенком.
