– Не беспокойся, я найду, где остановиться.
– Это не просто вежливость с моей стороны. Я бы хотела, чтобы ты был рядом. – Я колебалась, стоит ли продолжать. – Я знаю, что твоя работа кончена, но…
– Ты полагаешь, что ты для меня – только работа?
Я сделала вид, что смотрю в окно, и с трудом справилась с голосом:
– Я просто пытаюсь облегчить тебе путь к отступлению, если ты не хочешь оставаться.
Он на мгновение коснулся моей руки, погладив большим пальцем ладонь.
– Я с тобой надолго, – сказал он. – И это потому, что ты мне небезразлична. Помни об этом.
Самолет стал постепенно снижаться, мы миновали гранитные пики, и перед нами открылась долина. Среди деревьев показались бело-розовые мраморные дома Бернт-Стенда, величественные, неподвластные времени.
– Я дома, – мрачно объявила я.
Моя рука невольно опустилась в карман, пальцы привычно сжали камень-талисман, подаренный мне Эли.
Даже камень знает, где его родина.
* * *
Осень еще только начала спускаться в долину, но листья кизиловых деревьев, первыми меняющие цвет, уже покраснели. Самолет Соло пробежал несколько метров по дорожке и остановился, окруженный прозрачным воздухом и красно-зеленым лесом. К нам сразу же направился высокий чернокожий мужчина, вышедший из крошечного административного здания. Ему было около сорока, черные волосы коротко острижены, а правую щеку пересекал белый шрам. Темные брюки, рубашка в полоску, кожаная куртка и шелковый галстук – все было выдержано в коричневых тонах под цвет его глаз. Мраморная пыль цеплялась за толстые подошвы рабочих ботинок. У него были широкие ладони каменотеса. Это был Леон Форрест.
– Леон! – Я протянула к нему обе руки и пошла навстречу. – Ну что?
Он крепко сжал мои пальцы.
– Вы же знаете, что ваша бабушка так легко не сдастся. Доктора говорят, что она хорошо справляется. Они называют это сердечным приступом средней тяжести. И с мисс Матильдой все в порядке. Правда, у нее немного нарушена речь, и видит она не слишком хорошо.
У меня отлегло от сердца, глаза защипало от навернувшихся слез. Я повернулась к Соло и представила мужчин друг другу.
– Мистер Форрест, управляющий на каменоломне. Леон, это мистер Соло. Он мой друг и консультант по вопросам безопасности в «Группе Феникс».
Соло смотрел на Леона, и его глаза блестели. Мне показалось, что в них мелькнуло удивление, сменившееся грустью и теплотой. Но я наверняка ошибалась: ведь они никогда раньше не видели друг друга.
Леон, пожимая руку Соло, нахмурился:
– Что-то ваше лицо кажется мне знакомым.
– Рад видеть вас, – спокойно ответил Соло. – Именно так, рад вас видеть. – Он помолчал, на скулах заиграли желваки. – Даже при сложившихся обстоятельствах.
Пока мы все втроем шли к пыльному джипу, я мрачно посмотрела на Леона.
– Что сказала моя бабушка, когда услышала, что я приезжаю?
Леон смущенно посмотрел на меня, потом вздохнул.
– Она сказала мисс Матильде: «Дарл, вероятно, удивлена, что у меня есть сердце».
Послеполуденное солнце отражалось от розового мраморного фасада новой окружной больницы, расположенной на холме к северу от города. Я оставила Леона и Соло в вестибюле, где на стене висели портреты Сван, Матильды и других членов попечительского совета больницы, и направилась к лифту, чтобы подняться на четвертый этаж в кардиологическое отделение. Я прошла мимо таблички, где перечислялись отделения, расположенные на втором этаже, носящем имя моей матери, Джулии Сэмпле Юнион. Несколько лет назад я приезжала в город на церемонию открытия, произнесла речь в честь моей матери и поинтересовалась у Сван, зачем она увековечила память дочери, которую оттолкнула от себя.
– Я никогда ее не отталкивала, только мне не нравился ее выбор, – парировала Сван.
– Я росла, уверенная в том, что она меня бросила.
– Тот, кто сказал тебе такое, совершил жестокую и печальную ошибку.
– Но вы сделали все, чтобы я в это поверила.
Сван тяжело вздохнула:
– Мне самой хотелось в это верить. Это было не так больно, как помнить о том, что я отвергла ее и стала причиной ее гибели.
Она ответила честно, но на этой жестокой ноте закончила разговор и отказалась впредь говорить о моей матери. В то время я еще работала общественным защитником в Атланте и, возвращаясь туда на машине, проплакала все четыре часа.
Теперь я поднималась на лифте мимо стерильного этажа, посвященного ей, постукивая ногой от нетерпения и терзая ремешок своей сумочки. Но когда А вышла в холл четвертого этажа, я уже держала себя в руках. В коридоре у входа в кардиологическое отделение я увидела Матильду. Она сидела в кресле на колесах в синем халате, скрывавшем больничную рубашку.
– Господи! – прошептала я и бросилась к ней.
– Дарл, – с трудом выговорила Матильда.
– Почему вы не в постели?
– Я ждала тебя и хотела быть рядом с ней.
Я опустилась на колени и обняла Матильду. Она показалась мне удивительно хрупкой. Тонкие кости, белоснежные волосы и почти прозрачная кожа, которая могла разорваться так же легко, как золотая оберточная бумага.
– Где ваша палата? Я сейчас же отвезу вас туда!
– Ты этого не сделаешь. Я обещала Сван, что навещу ее вместе с тобой. Она задремала. – Матильда говорила медленно, запинаясь, но определенно была исполнена решимости. – Они держат ее в одном из этих ужасных боксов. Она терпеть его не может. Ты же знаешь, как твоя бабушка ценит уединение. Идем к ней. Она так за тебя волновалась.
Я ничего не ответила и покатила кресло Матильды по коридору в кардиологическое отделение. Она указывала мне дорогу. Мы миновали сестринский пост и оказались около большого помещения, разделенного занавесками на отсеки. Сестры сразу же окружили меня. Все они заговорили разом высокими мелодичными голосами жительниц гор – очень вежливо, словно я явилась с инспекцией и могу лишить их работы. У меня засосало под ложечкой. Неужели я теперь так выгляжу?
Мы прошли мимо ряда боксов, где сквозь раздвинутые занавески были видны пациенты, обвитые трубочками и проводами, идущими к мониторам. За окнами больницы пурпурно-лиловый закат окрасил окружающие горы, легкий туман спустился на холмы. Место моего рождения выглядело удивительно красивым – и почему-то беззащитным. – Вот здесь, – сказала Матильда. Я остановилась и отдернула занавеску. Верхний свет погасили, так что лицо Сван освещала только маленькая лампа в изголовье кровати. Моя бабушка была подсоединена к полудюжине приборов и капельнице. Прозрачная трубочка, по которой шел кислород, выходила из ее орлиного носа. Глаза бабушки были закрыты. Я подкатила кресло Матильды поближе к кровати, сама подошла с другой стороны и стояла молча, не дотрагиваясь до Сван. Я просто смотрела на нее и собиралась с силами. Черты бабушки заострились, кожа стала пепельной, но она все равно оставалась красивой. Ее прекрасные волосы стали серебристо-серыми. Однако она с вызовом носила их более длинными, чем положено леди определенного возраста, и тяжелые серебристые пряди падали на плечи. Я коснулась пальцами кружевного воротника ее белого шелкового халата, завязанного под подбородком. Матильда прошептала:
