Ирина была домашней, благополучной девочкой. Она любила
родителей и любила бабушку с дедушкой. Когда училась в школе, иногда ходила на
дискотеки, но мальчишки там вели себя грубо, а девчонки глупо хихикали,
поглядывая на ребят, говорили всякую ерунду, а после дискотеки обсуждали, кто с
кем танцевал, кто на кого посмотрел и кто с кем целовался на заднем дворе
школы. Ирину это не интересовало. Не интересовало это ее и позже, в
институте, – она закончила свой филфак и вышла с никому не нужным дипломом
и полным отсутствием того опыта, который почти неизбежно накапливает любая
студентка за пять лет учебы. У нее была семья – вот что было важно! Она знала,
что начнет работать, встретит своего мужчину, полюбит его, у них будут дети, и
ее дети будут ездить на дачу к бабушке и дедушке так же, как раньше она сама.
Книжки, кулинарные рецепты, свитер, связанный совместно с мамой, учеба – жизнь
ее показалась бы скучной любому, кроме самой Иры. Подружек у нее не было,
потому что им с ней было неинтересно, а она в них не нуждалась. Учителя в школе
и преподаватели в институте ее любили – хорошая, послушная девочка, и уроки
всегда делает в срок, и на любом семинаре готова отвечать. Чтение книжек и
просмотр поучительных фильмов подготовили Ирину к тому, что, возможно, за свою
будущую любовь ей придется бороться (правда, она не совсем понимала как), но не
подготовили ее к одному – что все, что она имела в жизни, рухнет в один момент,
когда ей будет восемнадцать лет.
Похороны прошли незаметно. Приходили коллеги отца и матери,
говорили о чем-то, было много цветов… Если бы на следующий день Иру попросили
ответить, на каком кладбище похоронены все ее родные, она не знала бы, что
сказать. Вокруг была пустота. Несколько раз заходили сердобольные соседки, но,
видя, что Ирина держится спокойно, не плачет, только смотрит вокруг каким-то
странным, остановившимся взглядом, решили, что обойдется – переживет девчонка.
Беда, конечно, страшная – да у кого беды не случаются? Взрослая,
самостоятельная, с квартирой – найдет себе место в жизни, не заплутает. Они продолжали
время от времени заходить к ней, но Ирине их визиты были так явно в тягость,
что вскоре даже соседка по лестничной клетке перестала заглядывать каждый день,
ограничиваясь дежурным звонком раз в неделю. А вскоре соседи узнали, что Ирина
продает квартиру, и махнули рукой – все равно уедет.
Два месяца после смерти семьи Ира жила так: утром вставала,
садилась к окну, долго смотрела во двор. Иногда выходила, чтобы купить хлеба и
молока. Если бы кто-то ей сказал, что два месяца подряд она питается одним хлебом
и молоком, то она не поверила бы. Хотя не замечала, что ест вообще. В голове ее
вели разговоры бабушка с дедушкой, заканчивали какие-то споры родители, а Ира
возражала или, наоборот, поддерживала их. Иногда голова была пустая и легкая, и
тогда она целый день смотрела на деревья за окном или на бегающих во дворе
ребятишек. Когда темнело, ложилась спать.
Через два месяца она проснулась от телефонного звонка.
Незнакомый голос с легким акцентом поинтересовался, не собирается ли она
продавать квартиру? Есть хороший вариант для обмена, прямо около парка. Может
быть, она подумает?
Ирина огляделась вокруг и увидела сантиметровый слой пыли,
почувствовала запах плесени, заметила, словно в первый раз, все вещи,
оставшиеся от родителей… Решение продать этот склеп пришло немедленно и было
единственно верным и правильным. Надо все сменить. Все. А после она начнет
новую жизнь.
Ирине показали предлагаемую ей квартиру, она очень быстро
подписала какие-то документы и так же быстро оказалась… на улице. Милая
паспортистка, прекрасно понимавшая, что она делает, когда передавала информацию
о девчонке, оставшейся одной в трехкомнатной квартире, утешала себя: все равно
той в наследство еще дом в деревне останется. Не пропадет. А ей самой деньги,
полученные за информацию, необходимы были для лечения сынишки. Каждый крутится,
как может.
В милиции, куда Ирина догадалась прийти, на нее посмотрели
равнодушно и даже с легким презрением – смотреть надо, что подписываешь, чай,
не девочка. И развели руками. В августе Ирина шла по городу, свежему после
дождя, и в голове ее опять была та же пустота, что и после смерти родителей.
Теперь она потеряла и квартиру.
Дача в деревне была расположена недалеко от Москвы. Ирина
купила билет и на электричке поехала туда – сама толком не зная зачем. В
деревне выяснилось, что, во-первых, у нее еще нет права собственности, а
во-вторых, вряд ли оно вообще появится. Какой-то незнакомый мужик долго
объяснял Ирине, что ее дедушка не оформил в свое время такие-то и такие-то
документы, а без них… Она поняла только одно – продать домик она не может. Жить
в нем – пожалуйста, но домик был чисто дачным, с маленькой печкой-голландкой, с
продуваемыми всеми ветрами стенами. Бабушка с дедушкой приезжали сюда только на
лето, ради урожая, который потом целый год кормил всю семью. Жить здесь круглый
год было невозможно, да и не на что – деньги, оставшиеся от родителей, у
которых за всю жизнь не собралось серьезных накоплений, заканчивались.
Ира вернулась в Москву, проведя ночь в пустом, стылом,
промозглом дачном доме. Выйдя с вокзала, она огляделась вокруг и в первый раз
поняла со всей четкостью и беспощадностью, что идти ей некуда. Коллег и
приятелей родителей она не знала. Своих подруг у нее не имелось. Квартиру ее
давно продали незнакомым людям, и туда даже идти было страшно. У нее остались
только могилы .
Подумав про могилы, она вдруг осознала, что понятия не
имеет, где похоронены ее родители и бабушка с дедушкой. Но, покопавшись в
памяти, все-таки вспомнила название кладбища – Елабужское. Оно ей ничего не
говорило, но добросердечная женщина в кассе подсказала, на какой автобус нужно
сесть, чтобы туда добраться. Достав из кармана последние деньги, Ира купила
билет и дождливым августовским днем поехала на кладбище – к своей семье. Сидя у
четырех могил, огороженных низенькой убогой оградкой, она читала имена отца и
матери на надгробиях и даты жизни и смерти. Ира просидела почти до вечера,
когда чувство голода выгнало ее с кладбища и заставило, как собаку по запаху,
подойти к маленькому магазинчику, в который подвезли хлеб.
Ирина зашла внутрь и долго смотрела, как пухлая продавщица
сноровисто разбрасывает булки и буханки по полкам. Она и не думала ничего
просить, но продавщица, глянув на нее, недовольно сказала:
– Иди, иди отсюдова. Нечего тут попрошайничать.
Ирина повернулась и пошла прочь, поняв только одно – что
стоять здесь ей нельзя. Она уже дошла до выхода, когда женщина опять окликнула
ее:
– Эй, ты, ну-ка постой! На вот тебе…
Выйдя из-за прилавка, она сунула Ирине румяный, мягкий батон
и подтолкнула к двери. Стоя под навесом и глядя на косые струи дождя, Ира
откусывала хлеб большими кусками и, давясь, торопливо глотала. Четверть батона
она припрятала, хотя ей очень хотелось доесть и его. Но она поняла, что завтра
здесь может быть другая продавщица и она окажется не такой доброй. Нужно было
подумать о том, где взять еды.
Со следующего дня посетители кладбища могли видеть у входа
женщину неопределенного возраста, с землистым лицом, сутулую, которая молча
стояла, положив возле ног невесть откуда взявшуюся коробку из-под конфет
«Баунти». Коробка была совершенно неуместна для подаяния, но женщина этого не
замечала. Она кланялась каждому, кто бросал какие-нибудь деньги в коробку, и
смотрела перед собой невидящими глазами.
