Поначалу Ирину пытались гнать местные нищие, но ей повезло –
ее взяла под свою защиту Марья-искусница, толстая гнусавая баба лет пятидесяти,
быстро передвигавшаяся на инвалидной коляске. Она сразу поняла, что новенькая
не в себе, и взяла ее в оборот – привела в свой закуток, одела, как полагается
(на голову – черный платок, на ноги – стоптанные кроссовки), научила
креститься. С тех пор Ирина приходила ночевать к Марье-искуснице в ее убогую
конуру, а днем стояла на своем обычном месте около ограды, крестясь и отбивая
поклоны. По вечерам она шла на свои могилы, пока Марья-искусница распоряжалась
собранными ею деньгами – покупала в магазинчике бутылку портвейна и немудрящую
закуску, а безмозглой девке, к которой она даже привязалась, – хлеба и
чего-нибудь пожрать попроще.
Такая простая жизнь продолжалась до тех пор, пока однажды
около Ирины не остановился приличного вида парень и, присмотревшись к ней
повнимательней, не ахнул:
– Ирка! Елки-палки, Ирка Шемякина! Ты что, не узнаешь
меня? Я Алеша. Алеша Тихонов.
Он смотрел на нее во все глаза, качая головой. Оживившиеся
нищие подошли поближе, а Марья-искусница, почувствовав невнятную угрозу,
подкатила к парню.
– Вы, молодой человек, кем ей приходитесь? –
лицемерно улыбаясь во весь беззубый рот, спросила она.
– Я ей прихожусь одногруппником, – ответил парень,
покосившись на калеку. – Ирка, да что с тобой случилось?
Ирина только хлопала глазами, не зная, что объяснять этому
настойчивому человеку. Она вспомнила, что когда-то они вместе учились, но никак
не могла вспомнить где. И только когда парень, решительно взяв ее под руку,
потащил куда-то за собой, в голове ее всплыло имя – Алеша Тихонов, единственный
парень в их девчачьей группе, невесть каким ветром занесенный на филфак. Вечно
он хватал кого-нибудь из девчонок под руку и, начиная что-то бешено
втолковывать, утаскивал в курилку, чтобы поспорить от души. Девчонки над ним
подшучивали, но беззлобно, а преподаватели иронизировали по поводу неуемного
темперамента студента.
Все это она вспомнила, пока парень открывал дверь машины и
усаживал ее внутрь. Отъехав от кладбища на приличное расстояние, он обернулся и
сказал:
– Так, Ирина, я тебя сейчас отвезу к себе, и ты мне все
расскажешь. Где твои родители?
– На кладбище, – честно ответила Ира.
– Что – оба?! – ахнул Алеша.
– Да. И бабушка с дедушкой, – добавила она, потому
что они лежали вчетвером, и не сказать об этом было бы нечестно.
Он замолчал. Ирина отвернулась и стала смотреть в окно.
Машина тронулась с места, и через десять минут они заходили в подъезд
многоэтажки. Пока поднимались на лифте, Ира с интересом рассматривала кнопки и
пыталась составить из них дату смерти родителей. Ничего не получалось. Зато
номер квартиры Алексея совпал с бабушкиным днем рождения, и это ее обрадовало.
Зайдя в прихожую, Ирина сделала два шага по коридору,
недоумевая, зачем ее сюда привезли, и тут увидела идущую ей навстречу пожилую
женщину в черном платке. Лицо женщины показалось Ирине смутно знакомым, и она
вежливо поздоровалась.
– Ира, – окликнули сзади.
Она обернулась и поглядела на Алешу, который уже разулся и
смотрел на нее тем же странным взглядом, что и в машине.
– Ира, это зеркало, – тихо сказал он.
Не сразу поняв, что он имеет в виду, Ирина сделала шаг
навстречу пожилой женщине в черном платке и с удивлением провела пальцем по
стеклянной поверхности. Отражение… Всего-навсего ее отражение. Вот эта
незнакомая женщина – она сама, Ирочка Шемякина, хорошая домашняя девочка,
немного скучная, но очень правильная, у которой все будет хорошо в жизни,
потому что ее так любят бабушка, и дедушка, и мама, и папа. Которой в сентябре
исполнилось двадцать лет, а она про это совсем забыла.
– Алеша, как же так? – непонимающе прошептала
Ирина, вскидывая на него глаза. – Алеша, что же получается… Это – я? А
мама с папой… они же умерли, Лешенька… Они же все у меня умерли…
Она упала на колени перед зеркалом и в первый раз с того
момента, как услышала о гибели своих родных, разрыдалась. Ее колотило от слез,
руки тряслись, но она ничего не чувствовала, кроме невыносимого облегчения, и
не слышала собственных диких, разрывающих тело рыданий за ласковым голосом,
шепчущим у нее над ухом:
– Бедная моя Иринка… Бедная. Ну поплачь, поплачь… Все
прошло. Все прошло».
Глава 7
Некоторое время Даша сидела, глядя на исписанный листок в
своей руке, потом еще раз перечитала историю. Какая-то догадка мелькнула у нее
в голове и уже почти сложилась в слова, но тут громко, назойливо зазвонил
телефон. Чертыхнувшись, Даша бросилась искать трубку, которая долго не
находилась, но в конце концов обнаружилась в Олесиной комнате.
– Алло, – запыхавшись, выдохнула Даша, совершенно
уверенная в том, что звонит Максим.
– Дарья Андреевна? – раздался в трубке уверенный
мужской голос, показавшийся Даше знакомым.
– Да, я слушаю.
– Это Глеб Боровицкий. Дарья Андреевна, я хотел бы
поговорить с вами. Сегодня в два часа вас устроит?
В первые секунды Даша слегка оторопела, но тут же собралась.
– Я не совсем уверена, что меня вообще устроит
встречаться с вами, – медленно произнесла она и почувствовала, что
человека на том конце провода ее слова удивили. «Потрясающая
самоуверенность! – мелькнуло у нее в голове. – Ведь он даже не
сомневался в моем ответе. Интересно, это воспитание Боровицкого или его дети
сами по себе получились такие… убежденные в собственной правоте?»
– Дарья Андреевна, я все-таки убедительно прошу вас
выбрать время для встречи. – Подумав, Глеб Боровицкий заговорил немного
другим тоном: – В моих и в ваших интересах.
«Ну что ж, – подумала Даша, – уже имеется прогресс
– он не ставит меня перед фактом, не заявляет, что чего-то хочет, а просит». Но
вслух ответила иначе:
– Где вы хотели бы встретиться?
– В «Игуане». Бар находится на…
– Спасибо, я знаю, где находится «Игуана», –
перебила его Даша. – Извините, но меня это место не устраивает.
– Почему? – удивился младший Боровицкий.
– Потому что это бар, ориентированный на
гомосексуалистов, – объяснила Даша, стараясь удержать смешок. – Я
против лиц с нетрадиционной ориентацией ничего не имею, но проводить встречи
предпочитаю в более… э-э… традиционных местах. Хотя, если вы настаиваете…
– Нет-нет, не настаиваю, – заторопился Глеб
Боровицкий.
– Тогда моя очередь предлагать, – сказала
Даша. – «Мой Париж» вас устроит?
– Хорошо, – огласился Боровицкий. – В два
часа.
И повесил трубку, не прощаясь.
