– Смотрите-ка, Петр Васильевич, – она легко
дотянулась до углубления в стволе. – Здесь, наверное, чье-то гнездо было.
– Хм, а ведь дупло может нам с вами сослужить неплохую
службу… – сообщил Боровицкий, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая
внутрь. – Нет, гнезда никакого тут не было, потому что оно неглубокое, а
вот приспособить его для себя мы с вами вполне можем.
– Приспособить? – не поняла Даша.
– Видите ли, Дарья Андреевна, у меня сейчас нарушается
привычный график приездов, и я буду узнавать день следующего визита только
после посещения пансионата. Так вот, поскольку мне не хотелось бы жертвовать
нашими совместными прогулками, я могу оставлять вам в дупле записочки. Что вы
думаете по этому поводу?
Даша только было собралась ответить, что вообще-то у нее
имеется сотовый телефон, да и у Петра Васильевича тоже, но взглянула на старика
и… промолчала. Боровицкий прямо-таки с воодушевлением смотрел на старую сосну,
глаза его горели, и она просто улыбнулась и кивнула. Записочки так записочки. В
конце концов, если старый и мудрый человек хочет немного побыть ребенком, то ей
стоит его поддержать.
«Значит, старый ублюдок решил тряхнуть стариной. Нет, ничего
у тебя не получится. И знаешь почему? Потому что за тобой слишком много долгов.
Ты должен моему отцу, должен моей матери, но в первую очередь – мне. А ты
хочешь увильнуть от своей обязанности, прикрыться лохматой стервой,
использовать ее – и все только для того, чтобы оставить меня ни с чем? Но я был
готов к этому! Еще отец предупреждал, что от тебя можно ждать чего угодно, и он
был прав. От тебя действительно можно ожидать очень многого…
Но есть кое-что, чего даже ты, такой умный и понимающий, не
знаешь. Ты не знаешь, что от меня тоже можно ожидать чего угодно».
Глава 2
За следующие две недели совместные прогулки и разговоры с
Петром Васильевичем вошли у Даши в привычку. Идея с записочками, следовало
признать, оказалась просто замечательной. Заглядывая в темное дупло почти
каждое утро, Даша с интересом ожидала: увидит она там белую бумажку или нет?
Иногда там лежала не бумажка, а открытка, а пару раз обычный конверт. Но всегда
в нем содержалось одно послание: «Уважаемая Дарья Андреевна, буду на нашем с
вами месте…», а внизу четко, разборчиво Боровицкий приписывал день недели.
Далее шла красивая подпись с длинным росчерком на конце. Все это было
необычайно увлекательно, хотя Олеся и Максим всячески вышучивали Дашу.
– Мама заделалась бойскаутом, – на полном серьезе
рассказывала Олеся бабушке, матери Максима. – Она перевязывает лапы белкам
и оставляет секретные послания в дуплах. Вот вчера купили палатку. Даже не
знаю, куда она сейчас отправится – может быть, в горы?
Даша смеялась вместе с ними, но на следующее утро высматривала
записку в дупле с тем же радостным ожиданием. И совсем хорошим день получался,
если под сосной она видела знакомую фигуру в светлом костюме, а подходя ближе,
улавливала слабый запах одеколона, давным-давно вышедшего из моды.
Радостное предвкушение встречи никогда не обманывало ее.
Боровицкий был прекрасным собеседником и таким же хорошим слушателем. Эрудиция
его была, казалось, неисчерпаема, и Даше доставляло огромное удовольствие
просто слушать, как он неторопливо рассуждает о чем-нибудь, время от времени
поворачиваясь к ней и вопросительно заглядывая ей в глаза, словно пытаясь
удостовериться, что она с ним согласна. Он был всегда элегантен и всегда
галантен. В его отношении к ней проскальзывало что-то покровительственное,
словно именно она была старой женщиной, а он мужчиной средних лет. Про себя
Даша прозвала его аббатом Фариа: частенько случалось так, что после бесед с ним
ей становилось понятным то, на что в течение долгого времени она не могла найти
ответа. Петр Васильевич скупо рассказывал о себе, но у Даши сложилось
впечатление, что у него есть дети и что его отношения с ними оставляют желать
лучшего. Впрочем, Боровицкий не вдавался в подробности, а она не расспрашивала.
У них было много других тем для разговоров.
В последний понедельник августа Петр Васильевич,
встретившись, предложил:
– Дарья Андреевна, а не хотите ли познакомиться с моим
авторским материалом? Я имею в виду, разумеется, дом престарелых, о котором я
вам рассказывал. Мне было бы весьма любопытно узнать ваше мнение о некоторых
его обитателях.
– А меня туда пустят? – заколебалась Даша,
представив себе ограду с колючей проволокой наверху и охранника с бетонной
физиономией.
– Пустят, пустят, – успокоил ее Боровицкий. –
На сей счет совершенно не беспокойтесь. Готовы ли вы сами к таким впечатлениям,
вот в чем вопрос.
– Вот заодно и узнаем, – решительно сказала Даша,
беря Петра Васильевича под руку и направляясь по дорожке в сторону реки. –
Только куда мы Прошу денем?
– А пускай с нами ходит, – решил
Боровицкий, – мы же не будем сегодня в корпус заходить, а так, побродим по
территории, получим первое впечатление от «Прибрежного». То есть вы получите –
я-то уже и второе получил, и десятое.
Между высоких, качающихся на теплом ветру сосен они дошли до
берега, где дорожка сворачивала направо. В двухстах метрах ниже по течению Даша
с удивлением увидела голубое двухэтажное здание, очень аккуратное, за которым
виднелись такие же чистенькие пристройки. Никакой колючей проволоки и
бетоннолицего охранника поблизости не наблюдалось – была обыкновенная ограда,
терявшаяся где-то среди сосен. Когда они прошли ворота, в глаза Даше бросились
простые, но аккуратные клумбы, постриженные кустарники и чистые деревянные
скамеечки через каждые пятнадцать шагов. Широкая заасфальтированная дорога вела
от ворот ко входу в пансионат, а от нее разбегались в разные стороны, петляя и
извиваясь, дорожки поменьше. По ним прогуливались несколько стариков, двое или
трое сидели на скамеечках. Было тихо и пахло рекой.
– Петр Васильевич, как здесь хорошо! – изумленно
сказала Даша, оглядываясь по сторонам. – А в корпусе…
– И в корпусе так же, – понял ее вопрос
Боровицкий. – Я вам потом комнаты покажу, так вы наверняка некоторым
позавидуете. Я ведь вам, Дарья Андреевна, говорил – частный пансионат, частный.
И обитатели здесь… несколько своеобычные.
Они свернули на одну из тропинок и пошли вдоль живой
изгороди.
– Вот, полюбуйтесь, – размеренно говорил Петр
Васильевич, – на дальней скамеечке сидит Виктория Ильинична Окунева,
бывшая балерина. Она, между прочим, терпеть не может собак, поэтому не мешало
бы нам Прошу куда-нибудь пристроить, как вы полагаете? А я пока подойду и
поздороваюсь с нашей служительницей муз.
Оглядевшись, Даша заметила у ограды небольшую лужайку,
закрытую с одной стороны пышным кустом хризантем. Она отвела пса на лужайку и
строго-настрого приказала ему лежать и ждать ее. Проша вздохнул, но подчинился.
Даша убедилась, что его закрывает тень от куста, и побежала догонять Петра
Васильевича.
Бывшая балерина, с которой он беседовал, оказалась невысокой
сухонькой старушкой с поразительно красивой посадкой головы. Совершенно седые
волосы, расчесанные на прямой пробор и собранные сзади в пучок, тонкие губы,
маленький прямой нос… Даша подумала, что Окунева в молодости была красавицей.
Когда она поздоровалась, подойдя к скамейке, бывшая балерина тут же повернулась
к Даше с приятной улыбкой.
