Я лежала без сна, вздрагивая при малейшем шорохе,
доносящемся с улицы. Несколько раз мне казалось, что подъехала машина. Я
бросалась к окну и вздыхала, никого не увидев, то ли с облегчением, то ли
разочарованно.
Алексей явился под утро. Я, видимо, задремала, потому что
услышала, что он вернулся, только когда хлопнула входная дверь. Он вошел, сел в
кресло и стал не спеша раздеваться. Я приподняла голову от подушки. Было почти
светло, и я хорошо его видела. Лицо у него было хмурое, он взглянул на меня,
подошел и буркнул:
— Подвинься.
Я торопливо сдвинулась к стене. Он лег, повернулся ко мне
спиной и натянул одеяло на плечи.
— Где ты был? — минут через десять спросила я.
Голос мой звучал заискивающе. Я разозлилась на себя за это, но что-то изменить
было уже невозможно. Я кашлянула и повторила:
— Где ты был?
— К тебе это не имеет никакого отношения, — заявил
он.
Некоторое время я лежала, прислушиваясь к его дыханию, затем
отвернулась к стене и опять заревела, тихо, вжимаясь лицом в подушку, очень
боясь, что он услышит, но он не услышал.
Когда я проснулась, Алексея рядом не было, и это,
признаться, меня напугало. Я торопливо оделась. Сашка на улице звала котенка, и
я с облегчением вздохнула.
— Мама, — кинулась она навстречу мне, — можно
я с дядей Алешей в лес пойду?
— Ты не будешь ему мешать?
— Нет, он сказал, если мама разрешит, он возьмет меня с
удовольствием.
— Да, конечно, иди, — кивнула я, радуясь, что
какое-то время не увижу его. — Ты завтракала?
— Ага. С бабушкой и дядей Алешей. А ты соня, так дядя
Алеша сказал. — Она смешно сморщила нос и побежала в огород.
Я умылась, размышляя, чего мне стоит ждать от жизни. Как
будто никаких перемен после вчерашнего разговора. Впрочем, может, перемены уже
есть, просто я пока о них не знаю. В кухне Екатерина Ивановна чистила картошку.
— Доброе утро, — сказала я.
— Здравствуй.
— Чем-нибудь помочь?
— Огурцы в салат порежь да садись завтракать. Мы уже
ели.
— Спасибо, что-то не хочется. Чаю выпью. Мы замолчали.
Екатерина Ивановна стояла ко мне спиной, вроде бы всецело сосредоточившись на
своей работе, и вдруг спросила:
— Тебя Лешка от мужа увел? — Я растерянно молчала,
пытаясь найти правильный ответ. — Ясно, — вздохнула она. — Муж,
поди, не чета моему охламону…
— Екатерина Ивановна…
— Молчи. Не знаю, что у вас там, только вижу, что он
тебе не пара — если и зацепил чем, надолго не удержит. Ты в душу лезть к нему
не смей, ты к мужу вернешься, а он… Не слушай меня, — совсем другим
голосом попросила она. — Глупости болтаю. Не мое дело. Только ты меня
пойми, сын у меня один и… — Она отвернулась, махнув рукой, а я тупо
разглядывала узор на скатерти, не зная, что ответить, как объяснить ей. —
На работу он не устроился? — вздохнула она. — Значит, врет, чтоб мать
не расстраивать. Опять с дружками… Господи… не доведут они его до добра. Только
разве он мать послушает. У меня хороший сын, — вытерев слезы, заявила
она. — Хороший. Уж я-то знаю.
— Конечно, — пробормотала я. Мы растерянно
смотрели друг на друга, пока я вдруг не попросила:
— Расскажите мне о нем.
— Чего ж рассказывать, — пожала она
плечами. — У него спроси.
— Он со мной не откровенничает, — заметила я.
Прозвучало это с неожиданной обидой.
— Может, и правильно. Отучили его душу открывать.
— Кто отучил? — спросила я, сама себе удивляясь —
мне-то что за дело?
— Добрые люди, — усмехнулась Екатерина Ивановна,
села на стул и посмотрела на меня с печалью. — Он хороший человек. Всегда
таким был… и остался. Конечно, из тюрьмы он другим вернулся…
— Из тюрьмы? — ахнула я, хотя чему ж удивляться,
там ему самое место.
Екатерина Ивановна нахмурилась.
— Выходит, не знала… Сидел он. Дружку спасибо. Были
дружки — неразлейвода. В армии вместе служили, а после армии Лешка только на
неделю домой объявился и к нему. Большие деньги стал зарабатывать, мне квартиру
купил. Бог с ними, с деньгами, да и с квартирой… Дружок-то негодяем оказался,
Лешка в тюрьму, а он живет себе припеваючи. Господь прощать велит, и я
простила. А сын вряд ли. Характер не тот.
— Как зовут дружка? — с внезапно нахлынувшим
страхом спросила я.
— Тебе зачем? — нахмурилась Екатерина Ивановна,
встала, махнула рукой и заметила с досадой:
— Зря я тебе рассказала. Он узнает, мне достанется, и
правильно: не лезь не в свое дело.
Я вышла на крыльцо в крайнем волнении. А что, если… Зачем
гадать, надо поговорить с Алексеем. Зная его характер, нетрудно предположить,
что разговаривать со мной он не станет. Но если догадки мои верны, выходит…
— Мама, — крикнула Сашка, появляясь из
огорода, — я кузнечика поймала, хочешь покажу?
* * *
Прошло три дня. Я с трудом отличала их один от другого, мне
казалось, мы живем здесь целую вечность. Я измучилась неизвестностью и,
кажется, готова была сорваться в любой момент, но в последний миг, стиснув
зубы, заставляла себя смириться. Что толку приставать к нему с вопросами, если
он не желает на них отвечать. Одно радовало: Сашке дачная жизнь явно нравилась.
И хотя каждый день она неизменно интересовалась: «Когда мы поедем к папе?» —
услышав в ответ: «Через недельку», — удовлетворенно кивала и через минуту
уже забывала о своем вопросе.
Деревенская жизнь оставляет очень мало времени для
праздности, что позволило мне, живя в одном доме с Алексеем, видеться с ним в
основном за столом. Он что-то там чинил на дворе, а я пропадала на огороде.
После разговора с Екатериной Ивановной я спокойно, но твердо заявила, что
ночевать буду в передней вместе с Сашкой. Екатерина Ивановна этому не
удивилась.
На четвертый день, часов в девять вечера, когда мы с Сашкой
были у соседей, Алексей уехал, ничего не сказав матери, и вернулся только через
двое суток. Двое суток мы томились ожиданием, тщательно скрывая друг от друга
свое беспокойство. Я не выдержала первой.
— Екатерина Ивановна, Алеша не сказал, куда он
уехал? — кашлянув, спросила я. И вдруг покраснела и разозлилась на себя за
это, да так, что повторила свой вопрос теперь уже гораздо увереннее.
