Карета прогромыхала по каменному мосту, пересекла отрог холма и двинулась по длинной извилистой дороге, ведущей к дому.
Через пять минут они остановились перед подъездом особняка.
Предсказания Люка оправдались — не только домашняя прислуга, но и те, кто работал в саду, на конюшнях, на псарне, выстроились у крыльца, чтобы приветствовать молодых. Грум открыл дверцу кареты и опустил подножку; Люк сошел вниз, и собравшиеся приветствовали его криками.
Он им улыбнулся. Потом помог выйти из кареты Амелии. Когда она встала рядом с ним, держа его за руку, крики стали еще громче. Высоко взлетели шапки — все радостно улыбались. Люк заметил тучи, собирающиеся на горизонте, закрывающие летние сумерки, и повел Амелию к дому. Коттслоу и миссис Хиггс выехали из Сомерсхэм-Плейса сразу же после окончания брачной церемонии, чтобы убедиться, что все сделано как полагается, и встретить новобрачных в их новой жизни.
Люк улыбнулся, когда миссис Хиггс с некоторым трудом поднялась из глубокого реверанса; он передал ей Амелию. Сам же вместе с Коттслоу пошел следом, пока миссис Хиггс представляла Амелии всю домашнюю прислугу, после чего Коттслоу взял бразды правления в свои руки и представил новой хозяйке всех тех, кто работал вне дома.
Долгий ряд встречающих кончался на верхней ступеньке крыльца, где какой-то юнец старался удержать пару восторженно рвущихся с поводка породистых гончих. Когда Люк подошел, собаки завиляли хвостами и жалобно заскулили.
Амелия рассмеялась и остановилась, глядя, как Люк гладит собак, а они радостно лижут ему руки. Когда собаки успокоились, она дала им обнюхать свои руки. Она помнила обеих. Пэтси — Патриция из Оукема — была матерью целой собачьей своры и всей душой предана Люку; Морри — Моррис из Лиддингтона — был ее старшим сыном и чемпионом этой породы.
Пэтси приветственно фыркнула и потерлась головой о руку Амелии. Чтобы не отстать от матери, Морри фыркнул погромче и принялся подпрыгивать. Люк дал команду, и Морри притих, зато начал вилять хвостом и задом так неистово, что чуть не сбил с ног юношу.
— На псарню, — приказал Люк голосом, не допускающим возражений. Обе собаки грустно вздохнули и подчинились; юноша с облегчением их увел.
Люк протянул руку.
Амелия вложила в нее свои пальцы, и он с торжествен ным видом повернул ее лицом к собравшимся.
— Это ваша хозяйка — Амелия Эшфорд, виконтесса Калвертон!
Раздался оглушительный рев; Амелия вспыхнула, улыбнулась, помахала рукой, потом повернулась и позволила Люку себя увести и, переступив через порог, вошла в свой новый дом.
Прислуга тут же пошла за ними. Они стояли в просторном холле и слушали доклад миссис Хиггс.
— Я отложила обед до половины девятого, милорд, миледи, поскольку не знала, когда вы прибудете. Я правильно сделала?
Люк кивнул. Он посмотрел на Амелию и поднес к губам ее руку.
— Хиггс проводит тебя наверх. — Он помолчал и добавил: — Я буду в библиотеке — приходи ко мне, когда будешь готова.
Она с улыбкой склонила голову, и он отпустил ее.
Он стоял в холле и смотрел, как она поднимается по лестнице, увлеченно о чем-то беседуя с экономкой. Когда она исчезла из виду, он отправился в библиотеку.
Он предпочел бы сам проводить ее наверх, в их комнаты, но тогда обед, приготовленный Хиггс, пропал бы, а у его слуг была бы богатая пища для сплетен, подмигиваний и понимающих ухмылок.
Впрочем, это его не пугало.
Держа в руке стакан с бренди, Люк стоял перед высоким окном библиотеки и смотрел, как темнеет небо на западе. Набегала летняя гроза — его арендаторы порадуются. Вдалеке сверкнула молния.
Он выпил бренди, не сводя глаз с клубящейся массы грозовых туч, в которых чувствовалась буйная сила — такая же, что бушевала в нем. Отвернувшись от окна, он подошел к камину и уселся в кресло. Ему не хотелось думать о том, что будет дальше. Чувство, не совсем подвластное ему, но и не совсем неподвластное, преследовало его. Словно какая-то его часть, с которой он никогда не встречался раньше, — какая-то часть, которую он не знал, двигала им. И он был беспомощен перед ней.
Он мог контролировать свои поступки — но не мог изменить результат. Он мог указать путь — но не конечную цель.
Рассудок остерегал его, но некая глубоко запрятанная часть его сознания радовалась, словно закидывала голову и смеялась над опасностью, ей не терпелось вкусить неизведанное, беззаконное, ничем не сдерживаемое неистовство, испытать обещанный восторг.
Он еще выпил и отставил стакан.
— Слава Богу, что она уже не девственница.
Он все еще сидел, вытянув ноги, когда дверь отворилась и вошла Амелия. Он повернул голову, заставил себя не двигаться, пока она шла к нему по длинной комнате.
Она переоделась в платье из бледно-зеленого шелка, нежного, как первые листочки, покрытые весенней росой. Шелк ласково облегал ее фигуру, низкий вырез открывал грудь, тонкую кожу ключиц, нежный изгиб шеи. Ее золотые локоны были высоко зачесаны; отдельные прядки развевались над ушами. Она не украсила себя никакими драгоценностями, кроме обручального кольца, которое он надел ей на палец утром. В большем она и не нуждалась. Она остановилась у другого кресла, глядя на Люка, и свет от канделябра на каминной полке упал на нее. Ее кожа сияла, как жемчуг.
Она была его женой — она принадлежала ему. Он с трудом верил в это, даже теперь. Он знал ее так долго, годами считал ее неприкасаемой, и вот теперь она принадлежит ему, и он может делать с ней все, что захочет, — примитивное чувство собственника, которое вызвала в нем эта мысль, встревожило его. Он предавался наслаждениям долгое время и знал, как обширно поле физического удовольствия.
Мысль о том, чтобы вспахивать это поле вместе с ней… Он больше не пытался отогнать эту мысль. Окинув медленным взглядом всю ее с головы до пят, он позволил себе воображать… и планировать.
Она так и стояла перед ним, не сводя с него взгляда, она не покраснела, в лице ее не было и намека на страх. Но он все равно знал, что сердце у нее забилось быстрее, как будто это было его собственное сердце, чувствовал, как кожа у нее становится горячее, увидел, как губы у нее слегка раскрылись.
Он попробовал прочесть выражение ее глаз, но она стояла слишком далеко. Его лицо было все так же бесстрастно, он прятал глаза в тени. И вдруг она наклонила голову набок и выгнула бровь.
Он ничего не мог ей сказать — не хотел сказать ни слова. Поднял свой стакан в ее честь и выпил.
Дверь отворилась, они оглянулись.
На пороге стоял Коттслоу.
— Милорд, миледи, обед подан.
Нетерпение глубже запустило в него свои когти, но Люк не поддался. Встал и предложил руку Амелии:
— Пойдем?
Она бросила на него любопытный взгляд, словно не была вполне уверена, куда он предлагает ей пойти. Но положила руку ему на локоть, и он повел ее к двери, на губах у нее играла улыбка.
