Глаз не в силах увеличить
Шесть на девять тех, кто умер,
Кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
«Что за бред?» – покачала она головой. Зачем Витя сюда это
засунул? И вообще, что за странные строчки такие?
Стихов Тоня не любила и не понимала, ну, может быть, только
стихи для детей. Правда, ей нравились несколько стихотворений Есенина, а после
знакомства с Виктором она специально брала в библиотеке томики поэтов
Серебряного века, которых он очень любил, и старательно вчитывалась в строчки,
пытаясь убедить себя, что стихи ей нравятся. Но на самом деле ей не нравилось.
Совсем не нравилось.
В начале их супружеской жизни Виктор, вдохновленный ее
возникшим интересом к поэзии, время от времени по вечерам, когда она уже лежала
в постели, начинал с выражением читать ей что-нибудь «из своего самого
любимого», а любимого у него было очень много. Тоня даже не могла запомнить все
фамилии, которые он называл, и только сильная влюбленность в мужа удерживала ее
от того, чтобы не заснуть на десятой строчке очередного поэтического творения.
Но она внимательно слушала, пытаясь понять, что же находит Виктор в этом наборе
звуков. Так и не поняла. И, окончательно удостоверившись в своей непонятливости
и необразованности, поставила на себе крест. Впрочем, вскоре «творческие
вечера» прекратились, потому что Виктор приезжал домой измученный и ему было не
до стихов. А когда аврал у него на работе закончился, чтения как-то не
возобновились.
И вот сейчас Тоня недоумевала, что за глупость Виктор
написал и зачем-то засунул в ящик. «Может быть, он нарочно так сделал, чтобы я
прочитала?» – подумалось ей. Она уселась с листочком у окна и принялась перечитывать.
Ерунда. Вот ерунда! Тоня даже рассердилась. Зачем специально
усложнять простые вещи, да еще выражать мысли таким совершенно заумным языком,
если можно сказать понятно? Пусть Виктор, если ему хочется, приходит в восторг
от стихов, а ей не нравится, и она ему честно об этом скажет сегодня вечером.
Тоня решительно положила листочек на стол, почему-то разозлившись.
«Да что со мной? – спросила она у себя. –
Подумаешь, стихи непонятные, зачем злиться-то…» Ответ лежал на поверхности и
был ей очевиден. Злилась, потому что стихи были непонятные, оттого она
чувствовала себя глупой. Тоня и так знала, что не блещет умом, но тут ей на
секунду показалось, что Виктор положил листок со стихом в ящик, чтобы показать
ей, какая разница между ним, умным, и ею, дурочкой, если не сказать еще
сильней. «Вот назло тебе разберусь!» – решила вдруг Тоня и стала перечитывать
идиотские строчки.
«Ропот листьев цвета денег». На расшифровку первых четырех
слов у нее ушла минута. Сначала тупо смотрела на слова, не в состоянии понять,
что имеется в виду и как четыре существительных могут образовать нечто целое.
Ропот листьев цвета денег… Какого цвета деньги? Она вспомнила монетки. Серые?
Серебристые? Красноватые? Тоня перевела взгляд за окно, посмотрела на голые
стволы и вдруг поняла. Шорох зеленых листьев, потому что многие бумажные деньги
и в самом деле зеленоватые, вот что имелось в виду! Ей представилась яблоня,
вся шелестящая долларами, и она улыбнулась. Как все просто.
«Комариный ровный зуммер». Ну, тут все ясно. Комар звенел не
переставая и, наверное, ужасно раздражал того, кто писал стихи.
Внезапно две строчки, еще пару минут назад лишенные всякого
смысла, сложились в Тониной голове в ясную картинку: лето, вечер, человек сидит
за столом и что-то рассматривает, а над ухом звенит комар, но писк его не
раздражает. Почему не раздражает?
«Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой».
Тоня поняла, что проще разбирать стих по предложениям. В
этом речь шла о том, что кто-то умер. Но при чем здесь шесть на девять? И
вдруг, может быть потому, что совсем недавно она держала в руках фотографию,
Тоня догадалась, что имел в виду тот человек, который сидел за столом и что-то
рассматривал. Он рассматривал фотографию, а все, кто был на фотографии, уже
умерли, и он не мог себе представить их лица большими, как на фотографии
размером шесть на девять, а только всматривался в их черты, пытаясь вспомнить,
какими они были на самом деле. Но на их могилах уже была густая трава – их всех
похоронили так давно, что могилы заросли, и никто не ухаживал за ними, потому
что, если бы ухаживал, были бы цветы, а не трава.
Последнюю строчку Тоня помнила и так, можно было не читать
ее. «Впрочем, это не впервой», – произнесла она вслух. Здесь все было
понятно. Люди умирали и раньше, и их могилы зарастали травой, и имена
забывались, и это то самое, чем пытается утешить себя человек за столом. Он
усмехается, но его усмешка грустная, потому что у него все умерли. Все.
Тоня оторвала взгляд от листочка и перевела его на окно. За
ним была чернота, и под влиянием только что прочитанного и осознанного Тоня
встала, посмотрела в черноту и медленно задернула занавески. В комнате стало
уютнее, но впечатление от стихотворения не проходило. Первый раз в жизни
какие-то шесть строчек так повлияли на нее: ей хотелось повторять их снова и
снова, но в то же время ее охватывала боль за человека, который остался
совершенно один летним вечером. Она сейчас словно была тем самым человеком…
Тоня вспомнила бабушку, умершую три года назад, опустилась на диван и внезапно
расплакалась.
Ольга Сергеевна ждала приезда сына с внуками. Она пожарила
мясо, приготовила салат, сварила целую бадью супа, хотя никто, кроме Савелия,
его не ел. Но, вздумай она оставить сына без борща (сама она терпеть его не
могла!), он пришел бы в плохое настроение. Уж Ольга-то Сергеевна его знала! А
сердить сына ей вовсе не хотелось.
После ужина, когда довольные наевшиеся внуки ушли к себе в
мансарду, чмокнув бабушку перед сном, она взяла в руки вязание.
– А ты что, мать, никак вязать научилась? –
усмехнулся Савелий, пивший чай за столом.
Ольга Сергеевна хотела съязвить в ответ, но вовремя
остановилась.
– Да как-то само получилось, – ответила она,
поглядывая на сына. – Глядишь, Лизу обвязывать начну. Сейчас, между
прочим, очень даже престижно – ручная работа.
– Угу, хэндмейд.
Савелий с присвистом допил последний глоток и отставил чашку
в сторону.
– Вымоешь, ладно?
Ольга Сергеевна даже не кивнула в ответ. Она знала, что ее
согласия не требовалось, да Савелий его и не ждал.
– Как тут вообще народ поживает, а? –
поинтересовался сын спустя пять минут.
– Да так, потихоньку, – ответила Ольга
Сергеевна. – Я тут с соседями познакомилась, которые дом напротив купили.
Савелий Орлов пристально взглянул на мать, но та была
увлечена вязанием.
– Еще, знаешь, поругаться немного пришлось, –
добавила Ольга Сергеевна. – Другие соседи, которые рядом с ними, вздумали
детей своих на наш участок запускать. Те носились как угорелые, ветку смородины
сломали.
