Не вняв возражениям молодого человека, Аврора принудила его разделить с ней трапезу; впрочем, оказавшись за столом, молодой человек принялся за еду с невероятным аппетитом, до того он набегался и изголодался. Сама Аврора есть не хотела, поэтому она очень скоро отодвинула свою тарелку и погрузилась в раздумья. Когда Гильдебрандт покончил с десертом, она обратилась к нему с вопросом:
— Говорите, в первый раз вы не нашли там ничего компрометирующего? Значит ли это, что все наиболее важное — я имею в виду письма принцессы, которые мой брат берег как драгоценность, — было изъято раньше?
Гильдебрандт зарделся, закашлялся и отхлебнул от смущения пива.
— Не знаю, где господин граф их прятал, но есть основания опасаться, что их нашли до меня. Обыск, похоже, был очень тщательным...
— Хотите туда вернуться?
— Обязан. Когда фрейлейн графиня уезжала, у господина графа уже было огромное количество личных вещей и одежды. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, сколько всего там скопилось теперь! Я насчитал примерно двести кафтанов и мундиров, сорок семь шуб, семьдесят одну саблю, двести часов и невесть сколько королевских орденов, часто в очень дорогом исполнении. Ордена и часы — его главные драгоценности. Фрейлейн знает, как господин граф презирал украшения: он считал их женской блажью. Я постараюсь, чтобы все это перешло к вам, как только будет продан дом.
Его последние слова вызвали у Авроры приступ гнева.
— Разве он уже мертв? Похоже, это больше ни у кого не вызывает сомнений, даже у вас!
Молодой секретарь состроил несчастную мину.
— Хотелось бы мне думать, что он жив, но... Трудно представить простую отлучку, вызывающую столько слухов, да и беглец ничего с собой не захватил, даже сорочки! К тому же все кони остались в конюшне...
— Кто же за ними ухаживает, раз все слуги разбежались?
— Гвардейские офицеры, из чего следует...
— ...что его нет в живых? — крикнула Аврора. — Нет, я отказываюсь в это верить! Говорите, он не захватил с собой даже сорочки? Что ж, когда за человеком приходят, чтобы волочь его в тюрьму, то редко предоставляют ему время на сборы...
— Вы считаете, что его похитили и держат в тюрьме?
— Почему бы и нет? — Аврора черпала сейчас уверенность в собственных речах. — Почему обязательно смерть? Даже если его застали с принцессой, я не могу представить, чтобы курфюрст Эрнст Август приказал убить прямо у него на глазах самого графа Кенигсмарка! Да, человек он пренеприятный, но умеет сдерживать свою злобу, к тому же ему слишком дорого все, что имеет отношение к его армии. А мой брат был в ней командиром...
— Уже нет. Уезжая в Дрезден, он знал, что его возвращение нежелательно и что вернется он уже разжалованным.
— А мне он писал, что должен возвратиться в Ганновер ради Софии Доротеи...
— Возвратившись, он ее не нашел.
— Где же она была?
— В Целле, у родителей. Она вернулась в Херренхаузен через неделю после его прибытия туда.
— Он наверняка знал об этом. Почему же он не помчался туда, к ней? Им бы никто не помешал. К тому же саксонский курфюрст присвоил ему звание генерал-майора и, без сомнения, взял бы его под свое крыло. Чего ради было опять приезжать в Ганновер?
— Причина была: он собирался выставить на продажу дом и подготовиться к переезду.
— А нельзя было сразу сказать мне об этом? — возмутилась Аврора. — Гильдебрандт, друг мой, из вас приходится буквально вытягивать слова! Ничего постыдного в таком возвращении не было: человек имеет право заниматься своими делами. Может, поведаете, что произошло в тот вечер, когда он ушел и больше не вернулся? Вы написали, что на часах было десять. Ведь вы еще не возвращались к себе домой. Он не говорил вам, куда отправляется?
— Пожалуй, нет, не говорил, но догадаться было нетрудно. Под вечер он получил послание, написанное карандашом, без подписи. Прочтя его, он смял бумагу, порвал ее и выбросил в корзину. После этого он больше не произнес ни слова. Я видел, что он встревожен. После его ухода я вынул из корзины клочки. Вот что я сумел прочесть: «...моя госпожа жаждет с вами увидеться. Она обожгла руку и не может писать сама...»
— Послание фрейлейн фон Кнезебек?
— Без всякого сомнения. Получив его, мой дорогой хозяин просиял. Перед уходом он бросил мне: «Хвала Господу, скоро мы покончим со всей этой комедией!» Это были его последние слова.
— Еще один вопрос — и можете отправляться отдыхать: он виделся с «этой Платен»?
— Понятия не имею. Во всяком случае, не при дворе: туда он не являлся. Разве что прямо у нее, в Монплезире. Скорее всего, так оно и было: я дважды видел слугу госпожи графини.
— Спасибо, Гильдебрандт!..
* * *
К концу дня, в час, когда крестьяне покидали поле, Амалия Вильгельмина произвела на свет дитя, чье слабенькое дыхание прервалось уже спустя несколько мгновений. Это была девочка — сбылась надежда роженицы, матери двух мальчиков! Бедняжку так изнурили долгие часы схваток, что она, отмучившись и еще не зная, что младенец не выжил, забылась глубоким сном. Аврора, простившись с Гильдебрандтом, бросилась к сестре и больше от нее не отходила: крепко держала за скрюченную от боли руку и все время вытирала пот на страдальчески-сморщенном лбу. Борьба за жизнь роженицы была трудной, и понять, что в ней одержана победа, девушка смогла только тогда, когда доктор, моя руки над подставленным горничной тазиком, заявил, что графиня поправится, как и после прежних родов.
— Но больше фрау фон Левенгаупт не стоит пытаться стать матерью, — добавил он.
— Лучше предупредить об этом ее мужа, доктор Корнелиус, — пробормотала Аврора.
— Почему? Разве ему мало двух сыновей?
— Я бы с вами согласилась, но...
Девице было нелегко разобраться в таких вещах, тем более произнести свои сомнения вслух. Ее зять, человек набожный, не видел в телесном соитии иной цели, кроме продолжения рода. Из редких и стыдливых откровений сестры — кстати, всегда согласной с мужем, — Аврора заключила, что ее Фридрих не признавал в любовном акте никакой сдержанности. «Плодитесь и размножайтесь!» — заповедовал Господь, и Левенгаупт намеревался во исполнение этой заповеди произвести на свет вместе с супругой многочисленное потомство. Если теперь ему придется приближаться к жене только ради удовольствия, то, быть может, он вообще перестанет к ней подходить...
— Как будто он этим удовольствуется... — смущенно произнесла она, не смея поднять на медика глаза, но тот все понял.
— Вот оно что! — Он вздохнул. — Я поговорю и с ним, и с самой фрау фон Левенгаупт. Дело в том, что женщина владеет кое-какими приемами, чтобы... В общем, сами узнаете, когда выйдете замуж, — закончил он, сообразив вдруг, что его собеседница невинна.
Конец разговору положило появление во дворе двух всадников: самого Фридриха Левенгаупта и его адъютанта. Врач, подошедший к окну одновременно с девушкой, сказал:
