— Давай, Зайчик, но не сразу, не сразу…
Он дал, через несколько секунд все убыстряющейся скачки я увидел далеко позади снежный вихрь, что безуспешно пытается следовать за нами, размечтался…
Когда показались высокие стены Генгаузгуза, я снял плащ Каина и сунул в мешок, где он занял удивительно мало места, словно материальное давно выветрилось, а осталась некая субстанция зла, материализованная в самом Каине и всех его вещах.
Над воротами и на стенах блестят наконечники острых копий, шлемы и панцири наших солдат, еще больше их на башнях, откуда зорко наблюдают за всеми передвижениями, несмотря на то, что конные разъезды Норберта всякий раз привозят успокаивающие вести.
Я вскинул руку в победном жесте, лорд должен быть радостен и внущающ, со стен и ворот довольно закричали.
— Бдите, — прокричал я звучно, — даже если враг спит!
Они довольно расхохотались, как же, спит он, когда в его королевство вторглись те, кого здесь считают слабыми, изнеженными и трусливыми. Теперь, как всякий мужчина, должен только и думать, как победить или умереть, пытаясь.
Из соседнего с главным здания выскочил и едва не упал, путаясь в длинной рясе, епископ Геллерий.
Я увидел, что он спешит ко мне, остановился на крыльце уже перед открытой услужливыми слугами дверью.
Он подошел торопливо, издали всматриваясь зорко и взволнованно, лицо бледное, щеки запали, а скулы выпирают еще острее.
— Ваше преосвященство, — сказал я.
Он воскликнул:
— Ваше высочество!.. У вас такое лицо…
— Какое? — полюбопытствовал я, никто не удержится от соблазна продолжить разговор на эту тему, если начинают говорить о вас, таком замечательном.
— Сияющее, — ответил он и добавил совсем тихо: — Вам удалось?
— Как ни странно, — ответил я, — это было не трудно. Я даже слегка разочарован.
— Что… случилось?
Я сказал честно:
— Ожидалось нечто масштабное, эпическое, а там оказался даже не человек, а обычная пьющая, жрущая и совокупляющаяся тварь. Как трудно взбираться наверх и как легко и быстро, оказывается, скатиться!.. Он был уже этим, скатившимся.
Он перекрестился.
— Вы просто очистили мир от еще одного пятнышка скверны.
— Когда на охоте убиваю оленя, — признался я, — и то у меня на душе больше вины.
— Ну, — протянул он, — то оленя.
Я поддакнул:
— Вы правы, ваше преосвященство. Человека никогда не жалко. Вот уж не думал, что убью, а вместо угрызений совести чуть ли не запел осанну! Это такое, нечто веселое. Как я думаю.
Он произнес с неудовольствием:
— Животные все безвинны, их такими сотворили. А человек, если вступил на дурной путь, то это он сам вступил!
— Да уж, — согласился я. — Никаких оправданий. Только что-то вы на меня как-то странно смотрите… Я еще не вступил на дурной путь! Вообще-то я уже давно на нем, но время от времени схожу на верный путь праведности. Довольно часто удается сохранить невинность.
Он помялся, спросил негромко:
— А все-таки… как вам удалось?
Я перекрестился и ответил благочестиво:
— Ваше преосвященство, я сам стараюсь забыть побыстрее. Нехорошо смаковать сцены убийства, хоть и весьма приятно. А я, как победившая сторона, как бы бахвалюсь подвигом, а это для христианина неприемлемо, хоть и очень хочется.
Он вздохнул, перекрестил меня.
— Твоими устами глаголет сам Господь, а я, увы, грешен, поддаюсь мирским соблазнам. Ваше высочество…
— Ваше преосвященство.
Я с некоторой неловкостью шагнул в распахнутые двери, оставив его на крыльце. Конечно, похвастаться я бы еще как, умею и люблю, но пришлось бы признаваться или что-то врать насчет плаща Каина, что, во-первых, пришелся мне по плечам, пусть и тесноват, а во-вторых, что это олицетворение Зла оставил себе, а еще подумываю, как бы выцыганить и дубинку Тертуллиана. Пусть сейчас вроде бы и без особой надобности, но я человек хоть и не скупой, но осторожный и запасливый.
Глава 12
Полдня я разбирал дела, встречался с главами местных гильдий, издал манифест о вольностях, вызвавший неудовольствие епископа Геллерия, в котором я провозгласил, что мы не заставляем отрекаться от апостольской церкви, просто позволяем священникам римской ветви проводить обряды по своим канонам. Кто желает приобщиться — милости просим, кто не желает — вольному воля.
Следующим манифестом даровал вольности городам и весям, заодно разрешил в них самоуправление. Мои лорды ворчали и хмурились, но я заверил, что это ударит гораздо сильнее по Мунтвигу, который все держал в железном кулаке, не давая вспискнуть ни торговле, ни ремесленничеству.
— А что мною дадено, — сказал я наставительно, — то и взад можно забрать, когда придет удобное для нас время.
Их лица посветлели, хорошие наивные люди, уже и немолодые вроде, а доверчивые, как дети. Ну, все верно, сюзерену нужно доверять, иначе что за жизнь? Я в свою очередь защищаю их и вознаграждаю, но это не значит, что буду вести ту политику, которая соответствует их пониманию.
Геллерий, все еще недовольный, явился без приглашения, донельзя рассерженный, глаза мечут молнии.
— Ваше преосвященство? — сказал я. — Всегда рад вас видеть. Садитесь вот сюда, здесь самое мягкое сиденье.
Он отрезал сухо:
— Я ненадолго. Ваше высочество, а как вы планируете дать доступ в Сакрант римской церкви, если не собирались передавать ей здания, принадлежащие апостольской?
— Ваше преосвященство, — ответил я, — певца можно убить чем угодно, а вот мелодию только другой мелодией… Мы имеем дело не с людьми, а с верой, как вы догадываетесь. Говорят же, что коня можно силой привести к ручью, но нельзя силой заставить его пить.
— Ваше высочество? — спросил он с неприязнью в голосе.
— На мысли, — пояснил я, — следует нападать с помощью мыслей. По идеям не стреляют из луков или арбалетов, они не умирают даже под топорами палачей. И вообще плохая репутация будет у римской церкви, если отнять у апостольской все ее здания.
— Но у нас нет времени, — возвысил он голос, — чтобы строить! Да и места нет.
— Место найдем, — пообещал я. — А пока что можно начинать служить по римскому обряду в брошенных или оставленных хозяевами зданиях. Их в городе много!.. Выбирайте любые, даже дворцы. Народ обязательно придет… просто из любопытства. А там уже ваша задача, чтобы доказать преимущества римской церкви. Или вы в ней сомневаетесь?
Он посмотрел на меня зло и буркнул:
— Не дождетесь.
Я перевел дыхание, когда он повернулся и вышел. Хороший человек, человек церкви, которая ведет человечество медленно и вдумчиво, должен бы привыкнуть к ее темпу, но он человек и потому торопит события, не ощущает, что идеи могут быть побеждены только другими идеями. Это знает только сама церковь.
