Пока я размышлял, где провести ночь, над такими проблемами мы все размышляем особенно охотно, из пиршественного зала вышел Альбрехт, увидел меня, остановился.
Я махнул ему рукой.
— Не влезает?.. Топайте сюда, граф.
Он подошел, поинтересовался:
— Что прикажете, ваше высочество?
— Император Траян, — напомнил я, — не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров.
— Значит, — спросил он, — все, что скажете сейчас, можно считать пьяной дурью?
— Граф, — сказал я с укоризной, — ну что вы, право… И поумничать с вами нельзя. Понятно же, что это относится к другим, а не ко мне. Я — приятное исключение из общей массы вообще-то глупого человечества. Вы во дворце как, освоились?
— Увы, — ответил он, — без фрейлин как освоишься?
— Да, — согласился я, — здесь это сложнее. В Геннегау как-то получилось сразу. Почти само собой. А здесь как сложно снова привыкать к невинности!
— Пойдемте вот в тот зальчик, — предложил он. — Там тепло и уютно. Камин огромный, явно перепутали, где ставить.
Зальчик оказался уютной комнаткой, хотя и маловатой даже для кабинета, мебель старая, но камин в самом деле полыхает, так что здесь кто-то бывает часто.
Мы расселись в старых потертых креслах, я сразу сотворил по большой чашке крепкого сладкого кофе, Альбрехт принял с выражением благодарности, далеко не всех я угощаю этим магическим напитком.
— Ваше высочество, — произнес он мягко, но весьма напористо, — двое мужчин, обманутых одной и той же женщиной, — немножко родственники, верно? Вы с Мунтвигом не обмануты, напротив, оба стараетесь быть выше противника в благородстве…
Я поморщился.
— Глупые какие-то старания.
— Ничуть, — не согласился он. — К тому же такое соперничество при всей ожесточенности тоже странно роднит, верно?
— Не думаю, — ответил я с неудовольствием. — Граф, а вдруг это не соревнование в благородстве, хотя мы оба предпочтем так говорить и даже думать, а желание избавиться от слишком самостоятельной и уверенной в себе женщины?
— Она принцесса, — напомнил он. — Единственная дочь императора Вильгельма.
— А точно единственная? — спросил я. — Хотя мне все равно. Конечно, Аскланделла не одна такая в мире, но Господь доминантом назначил мужчину, а мужчины не только смиряют коней ретивых и ломают им крестцы, знать бы еще что это, хотя на фига мне такое знать? Правда, мы хорошо знаем и помним всякую хрень вроде того, что у улитки семнадцать тысяч семьсот зубов, но не помним, куда положили ключи.
Он смотрел с некоторым удивлением, стараясь не выявлять его слишком сильно, пробормотал в замешательстве:
— Что у вас за улитки такие…
— Однако Аскланделлу не смирить, — продолжал я, — а попытаться нажать сильнее — опасно, за ее спиной император со всей его мощью. Любит свою дочь или нет, но вступиться обязан, дабы не потерять лицо перед глазами других государей. Те только и смотрят в ожидании его слабости хоть в чем-то, тут же набросятся, и если и не разорвут в клочья, то хотя бы потребуют себе долю побольше, побольше…
Альбрехт проговорил медленно:
— Возможно и другое…
— Ну-ну?
— Мунтвиг попросил у Вильгельма руки его дочери, когда еще не чувствовал своей мощи во всей красе, так сказать.
Я пробормотал:
— Вообще-то он был воинственным королем… и умелым полководцем.
— Ваше высочество, — возразил он подчеркнуто почтительно, — он всегда оставался в тени великого и несравненного Карла.
— Потому и попросил руки Аскланделлы? Дабы укрепить позиции с помощью династического брака с императором?
Он ответил медленно:
— С его стороны это понятный шаг. Но император… похоже, считает Мунтвига восходящей звездой?
— Или у самого, — сказал я сварливо, — трон шатается. Ладно, император нам неважен, а вот Мунтвиг… когда Карл внезапно сошел с дистанции, Мунтвиг понял, что теперь никто не заслоняет дорогу к власти и славе?
— И к императорской короне, — добавил он. — И в этом случае родство с императором Вильгельмом начало казаться не столь важным. Тем более, как вы мудро заметили, ваше высочество… видите, как я умело подлизываюсь, у Вильгельма могли быть свои трудности, нам неведомые, но известные Мунтвигу, как его соседу.
Я буркнул:
— Он все равно желал этого брака, это же династически важно.
— Насколько важно? — спросил он подчеркнуто нейтрально.
Я сказал с неудовольствием:
— Ну, понятно же!
— А мне кажется, — проговорил он медленно, — для него не настолько, чтобы цепляться любой ценой, роняя достоинство.
— Думаете?
Он поморщился:
— Не преуменьшайте достоинств противника, это не только нехорошо, но и опасно, что, конечно, важнее. Мунтвиг — король-рыцарь! Где-то подл и двуличен, он же политик, без этого нельзя, но где-то и блюдет себя, чтобы не уронить честь ни в чужих глазах, ни даже в своих.
— Честь для успешного политика, — заметил я, — может быть обузой.
Он откинулся на спинку кресла и произнес несколько высокопарно, но я ощутил, что вполне искренне, мы же в этом мире живем и разделяем его ценности:
— Кто теряет честь, сверх того уже ничего потерять не может.
Я вздохнул.
— Ну да, Мунтвиг это понимает, потому и подчеркивает свое рыцарство и верность старым идеалам верности и чести… Еще кофе?
— Нет, — сказал он с благодарностью, — спасибо, он так бодрит, что пойду продолжу пировать на всю ночь!
— А я постараюсь тоже найти какое-то занятие, — пробормотал я.
Стражи на четвертом этаже стараются делать морды равнодушно-непонимающие, но по глазам видно, что думают, ну да ладно, пусть думают, тем более что думают правильно.
После разговора с Альбрехтом, так упорно подталкивающим меня к Аскланделле, это как бы то ли назло, то ли чтобы пресечь даже возможность такого альянса.
Дверь долго не открывали, наконец с той стороны испуганный голос пропищал:
— Кто там?
— Тот, — ответил я уверенно, — кто вправе. Ну, вы поняли, принцесса.
За дверью долго шуршало, наконец тот же испуганный и уже дрожащий голос прокричал:
— Открываю, открываю! Засов застрял…
— Могу помочь, — предложил я. — Отойдите в сторону, сейчас двери вышибу.
— Нет-нет, — прокричал голос почти плачуще, — уже подается!.. Минутку…
Дверь приоткрылась, я распахнул ее шире и вошел по-хозяйски, как и положено хаму и хозяину, нечего им тут, мало ли что их дом, не нужно было рождаться королевскими дочками, теперь отвечают за то, что ели и пили на золоте и купались в золотых тазиках, в то время как мы, пролетариат… и так далее.
