Альбрехт перехватил мой взгляд, ухмыльнулся.
— А вам режет глаз?
— Да, — согласился я. — Вот так и проникает в мир разложение и загнивание, называемое искусством…
Он поинтересовался деловито:
— Убрать?
Я покачал головой.
— Зачем?..
— Там еще и королевские гербы, — напомнил он. — Лишнее напоминание о короле Леопольде. Если помните, был когда-то здесь такой сюзерен. Давно, неделю или две тому.
Я подумал, покачал головой.
— Нет, оставим. Сейчас это прежде всего напоминание о бежавшем короле. Вот если бы он красиво погиб в битве…
— Лучше бы погиб, — сказал он трезво.
— Почему?
— Живой король, — сказал он угрюмо, — может собирать армию. К нему обязательно из чувства благородства примкнет кто-то из тех, кто с ним раньше спорил.
— Ненависть к чужакам объединяет, — согласился я. — Но что мы можем сделать? Только милосердием и великодушием переманивать на свою сторону. Не забывая, конечно, о палачах и тюрьмах. Мы — возвышенные души, наши головы среди звезд, однако сапоги ступают по земной грязи, а то и по крови. Разумеется, мы должны гордиться таким широким диапазоном своих душ! И мы гордимся. Без этих всяких «… я бы сузил!».
Он вряд ли понял и половину моего умничанья, вздохнул и сказал мечтательно:
— Ваше высочество, наши лорды с таким восторгом вспоминают тот пир…
— Хорошо нажрались, — согласился я. — Снег на фарлонг от дворца пропах вином. Но ты вспоминаешь так, словно с того времени пропорхнул, как воробей, год! И пора вроде бы повторить?
Он покачал головой.
— Нет-нет, я не о том.
Я посмотрел с подозрением, что-то такие улыбочки и предисловия не весьма нравятся.
— Граф?
— Вы двое так хорошо смотрелись на тронах, — сообщил он.
Я спросил достаточно злобно, чтобы он замолчал:
— Мы двое?
Он чуть улыбнулся, понял, но не поддался, а сказал еще жарче:
— Вы и Аскланделла! Несколько местных лордов, допущенных на пир, будут клясться, что вы муж и жена.
Меня передернуло, я еще и отпрыгнул, словно наступил босыми ногами на толстую холодную змею в траве.
— Что?
— Я слышал их разговоры, — сказал он торопливо. — Почему-то они так решили. Наверное, вы в чем-то очень похожи. И вообще, как мне самому показалось, вы к ней относились с известной нежностью.
Я сказал зло:
— Потому что все еще не придушил?
Он проговорил напоминающе:
— Помню, вы так мило ее взяли на руки и внесли в Генгаузгуз, как нечто самое ценное в нашем войске. Это все видели, не только я, клянусь!
Я сказал нервно:
— Я?.. Взял?.. Да она сама ко мне залезла!.. И вообще она не нашего войска!
— Вы это генгаузцам скажите, — посоветовал он. — Никто не поверит. Все своими глазами все видели, как вы несли ее на руках от городских ворот через весь город!
— Не через весь, — возразил я. — Да и город в этом месте узкий… И вообще, я же говорю, сама ко мне на руки залезла!
Он произнес многозначительно:
— Но ведь неспроста же…
— Ну да, — подтвердил я, — чтобы удобнее вонзить зубы в мое горло!
Он сказал с сомнением:
— Но мне показалось, вы сами с такой радостью…
— Показалось, — отрезал я решительно. — Это она так подстроила. Мы делаем только то, что они подстраивают! Женщины — это единственная мировая закулиса!
Он развел руками, но лицо стало серьезным.
— Ваше высочество, это я вам как вице-канцлер говорю. Вы еще не знаете, что я вице-канцлер, а к мнению вице-канцлера нужно прислушиваться?
— Хорошо, — буркнул я, — что не канцлер. А то бы вообще…
— Кстати, — полюбопытствовал он, — а кто у нас канцлер?
— Пока такого нет, — пояснил я. — Канцлер — это должность постоянная, а вы еще и граф Альбрехт Гуммельсберг, барон Цоллерна и Ротвайля, мой полководец, который может сразу же бросить все и отправиться со мной в поход!
Он сказал задумчиво:
— А канцлер не может?
— Ему нельзя, — объяснил я. — На нем всегда завязано слишком много.
— А вдруг это к лучшему?
Я посмотрел на него с подозрением.
— Дезертировать надумали, граф?
— А вдруг пора? — поинтересовался он. — Нужно выбрать подходящий момент. Вот уже граф, а если еще и канцлерство отхватить… Ваше высочество все равно вот-вот шею сломит.
Я тяжело вздохнул.
— На что человек не готов пойти, только бы предательски подтолкнуть своего сюзерена к женитьбе!
— Ваше высочество, — сказал он, — уверяю вас, и после женитьбы жизнь существует! А нам всем с женатым будет безопаснее!
— Почему?
— Большинство войн и сражений у вас будет дома, — пояснил он. — В семье. На завоевание всяких там королевств времени и сил останется поменьше.
— Если вообще останется, — буркнул я.
— Вот-вот!
— Поводом к женитьбе, — возразил я, — бывает причина. Сейчас я ее не зрю в упор. И вообще, граф, вы меня подтолкнули провести и эту ночь в постели принцессы Джоанны, но я на вас не сержусь, было терпимо, а сегодня, надеюсь, будет намного проще.
Он поморщился.
— И тоже идете потому, что я заговорил про Аскланделлу?.. Ваше высочество, ну что за рыцарская наивность?.. Влюбленность и даже страстная любовь никогда не были помехой династическому браку. А ваши отношения с принцессой Джоанной не назовешь даже… ну, я вообще не стану никак называть. Это интересно, но несерьезно. Мужчины о делах должны думать! А женщины — это так, недумательное.
Ночью, правда, Джоанна все-таки струсила, вдруг да сейчас будет какое-то другое изнасилование, ага, щас, размечталась, мужчины вообще-то консервативны, особенно когда дело касается подобной ерунды. Изобретательны в постели всякие там бабники, их еще зовут и по-другому, не так книжно и вежливо, но все равно я к бабникам не отношусь, просто наелся — и в хлев.
Но она осваивается удивительно быстро: уже кладет голову мне на плечо, щебечет, рассказывает всякую женскую ерунду, так что ясно, пора сообщить, что третье изнасилование прощаю, как мужчина и христианин, и больше в этой постели не показываться.
Утром она с неодобрением смотрела на мой завтрак: огромную чашку горячего черного кофе, жареные хрустящие и только с огня гренки с нежнейшим козьим сыром. Когда-то делали мне в детстве, до сих пор помню умопомрачительный вкус, потому и воссоздаю с такой точностью.
