— Это ты убил тех священников?
— А тебе какое дело? — ответил он громче, в голосе прозвучал настоящий рык.
— Прямое, — ответил я и обнажил меч. — За что ты их убил?
Он отрезал люто:
— Это мое дело! А ты, сопляк, лучше бы не вмешивался!
— Ладно, — сказал я, — за сопляка я тебя точно убью.
— Ты еще не знаешь, — прорычал он, — с кем имеешь дело…
— Это ты не знаешь, — ответил я.
Он быстро оглядел меня с головы до ног.
— А кто ты? Ты представляешь, кто я?
— Это неважно, — ответил я. — Если бы я запоминал всех, кого отправил в ад, у меня голова была бы размером с сарай.
Он на миг насторожился, услышав упоминание об аде, но все мы так говорим в подобных случаях, и он, быстро зыркнув на меня, сказал мстительно:
— Ну что ж, мальчишка, умри!
Двери исповедальни распахнулись, выскочил старенький сухонький священник с болтающимся на груди большим крестом, прокричал в ужасе:
— Спрячьте оружие! Вы в святом храме!
Конрад сделал выпад, я парировал. Сталь мечей со звоном высекла искры. Некоторое время мы наносили сильные, но осторожные и рассчитанные удары, затем он начал убыстрять движения.
Священник остановился в горестном оцепенении, потом начал громко читать молитву.
Я следил за противником со всем вниманием, наконец он прохрипел со злостью:
— А ты хорош… оказывается…
— Ты будешь вообще в восторге, — пообещал я, — когда убью…
— Но ты все равно умрешь!
— Сперва ты…
Он еще ускорил движения, но я и сам разогрелся, ощутил, что могу взвинтить темп, постоянно переходил в контратаку. Кончик острия задел его плечо, там сверкнули искры.
Конрад Синезубый дернулся и торопливо отступил, держа меч наготове. Из разрубленного места пошла пробиваться струйка темного дыма.
— Что? — вскрикнул он. — Ты меня ранил?
— А как удивишься, — заверил я, — когда убью…
— Но это, — проговорил он сдавленным голосом, — невозможно… невозможно… Ты кто?
— За что ты убивал священников? — спросил я. — На свете много всякой дряни, за убийство которой еще и спасибо сказали бы!
Он процедил сквозь зубы:
— Мне плевать, что скажут другие… А со священниками у меня личные счеты. Я их буду убивать и дальше. И перебью всех…
— Не перебьешь, — ответил я и, увернувшись от просвистевшего рядом лезвия, с силой ударил снова.
Тяжелое стальное острие обрушилось на шлем, со скрежетом разрубило, страшно рассекло голову, а остановилось только в середине груди.
Он упал на спину, увлекая за собой застрявший меч. Я ожидал лужу крови, что сейчас расплывется по полу и потечет под ряды стульев, однако тело оставалось сухим.
Раздался легкий и частый треск, это все великолепие стальных доспехов, кожи и сапог со шпорами разом осыпалось, превращаясь в черный крупнозернистый песок.
Еще мгновение ушло, чтобы песок рассыпался в пыль. Холодный ветерок со снежком из распахнутых дверей медленно начал разносить ее по залу.
Священник крикнул обвиняющим голосом:
— Что вы наделали! Что наделали?
— Спас вашу шкуру, святой отец, — ответил я. — Он убил священников в трех церквях по дороге сюда. Вы были бы четвертым.
Он вскрикнул, светлея лицом:
— Так это же прекрасно!.. Я стал бы мучеником, моим именем назвали бы эту церковь… Возможно, приобщили бы со временем к сонму святых… а вы все испортили!
Я сказал уязвленно:
— Святой отец, вашими устами глаголет гордыня. Вам стоит очень внимательно подумать над своими словами. И предыдущей жизнью. Уверен, служите церкви ревностно, но только ли ради Господа или же и хоть немножко ради вот таких мирских почестей?.. А сие не весьма зело достойно. А скорее обло.
Я вышел, сопровождаемый Бобиком, там поднялся в седло арбогастра. Серый конь посмотрел на меня и призывно заржал.
— У тебя будет другой хозяин, — объяснил я. — Зайчик, поехали.
Конрад Синезубый, судя по всему, из недавних грешников, почтение к церкви все-таки осталось, иначе бы попросту въехал туда прямо на коне, как могу я, которому эти места культа кажутся… несколько устаревшими.
Едва выехали из села на пробитую и укатанную санями дорогу, Бобик подпрыгнул на всех четырех, привлекая внимание, а когда мы с конем уставились на него в недоумении, он взвизгнул и стрелой ринулся через кустарник, с его ломтями снега на ветках, похожих на диковинные цветы.
Я сказал со вздохом:
— Похоже, этот энтузиаст не даст нам сегодня пообедать вовремя.
Арбогастр иронически фыркнул, но я уловил и легкий упрек за ушастого друга. Все-таки в последнее время нашим песиком я не то чтобы пренебрегал, но так редко брал с собой, что сейчас он, понятно, не находит себе места от радости.
Бобик несся бодрым галопом не больше четверти часа, иногда вскидывал морду и ловил растопыривающимися ноздрями морозный воздух, я тут же опускал взгляд на рукоять меча; Адский Рубин сверкает мрачно и угрожающе, по нему словно бы передвигаются грани, такая оптическая иллюзия, но самый длинный лучик указывает в ту же сторону, куда мчится моя веселая, хотя сейчас не такая уж и веселая, собачка.
Арбогастр ржанул, мое сердце тревожно застучало: из-за леса поднимается густой черный дым.
— Это не костер, — сказал я вслух. — Бобик… рядом!
Ветер засвистел в ушах, лесок мы обогнули на такой скорости, что я едва не задевал сапогом в стремени слежавшийся снег на дороге.
Деревья сдвинулись, мы увидели деревню из десятка домов, два горят жарким пламенем, люди суетятся с криками, одни пытаются тушить, другие поливают водой из колодца крышу третьего дома, куда летят искры.
Я остановил коня на полном скаку, арбогастр уперся копытами и со скрежетом пропахал не только снег, но и промерзшую землю.
— Что случилось? — крикнул я.
На меня и Бобика оглядывались со страхом, но воду из колодца таскать продолжали, а несколько голосов прокричало:
— Воин явился!..
— Невиданной силы!
— Троих зарубил, дома поджег…
— Сейчас вон в том доме дочь Джона Мельника насилует!
Я молча пустил арбогастра к указанному дому, народ смотрел мне вслед с надеждой, а я покинул седло с мечом в руке и взбежал на крыльцо. Бобик бросился за мной, но я цыкнул и взглядом велел вернуться к арбогастру.
Дверь оказалась запертой, я крикнул взбешенно:
— Эй ты, мразь! Выйди и умри, как мужчина!
