— Только душу, — уточнил я, — но не плоть. Вообще иногда хочется осесть, но потом думаешь, а как же спасать мир? И вот вздыхаешь, слезаешь с постели и, натянув штаны, топаешь спасать его снова и снова.
— Вы давно знакомы с бароном Карлеманом? — спросила она.
— Сегодня встретил впервые.
— Да? — переспросила она. — А мне почудилось, вы знакомы. Что-то такое между вами проскальзывало.
— Это симпатия, — пояснил я. — А что проскальзывает между нами, вы замечаете?
Она улыбнулась.
— Ричард, вы слишком… откровенны. Учитесь быть галантным. Ничего между нами пока что не проскальзывает. Как вам показался барон?
Я пожал плечами.
— Барон? Я больше рассматривал баронессу. Очень милая женщина.
— Сэр Ричард, — сказала она с укором, — это не галантно в присутствии женщины хвалить другую… хотя я вам это прощаю. Она моя подруга, я ее очень люблю за мягкий нрав и незлобивый характер. А барон… меня удивило, что он исчез двадцать лет тому, все говорили, что погиб, а сейчас вернулся почти такой же молодой, как и тогда… только стал строже и взрослее… по манерам. Как я ему завидую!
— Что стал взрослее?
— Только по манерам, — повторила она. — Он же такой молодой, как и его дети! Это меня сводит с ума. Молодость — что важнее для женщины?
— Потому вы здесь?
Она чуть-чуть улыбнулась.
— Отчасти. Но я в самом деле люблю свою подругу, она все это время жила у меня, и ее дети были и моими детьми.
— А сейчас проверяете, все ли здесь… правильно?
Она посмотрела на меня с новым интересом.
— Кто вы, сэр Ричард?
— Странствующий, — сказал я, — очень даже странствующий рыцарь.
— Вы здесь оказались случайно?
— Разумеется, — ответил я, — просто ехал мимо. А что вас тревожит? Где он был все это время и почему молод? Мы говорим привычно, все в руке Господа, но сами подразумеваем, что не все. Дескать, Всевышний сам по себе, дьявол сам по себе. Однако на самом деле все сотворено по единому плану, никакого противопоставления рая и ада нет, это все одна система. Так что не ломайте голову, где бы он ни был, сейчас он здесь, а это главное, и только это идет в счет.
Говоря это, я медленно потащил через голову перевязь с мечом, затем сбросил камзол, рубашку, а когда сел на край ложа и начал стаскивать сапоги, она спросила изумленно и шокированно:
— Сэр Ричард… что вы себе позволяете?
— Уже ночь, — напомнил я, — если не выспитесь, у вас будут морщинки возле глаз.
Она выпрямилась весьма гордо и даже надменно, глаза мечут молнии, открыла рот… подумала и сказала, пожав плечами:
— Впрочем, мужчины иногда бывают правы. Только чур не стаскивать одеяло.
— И не лягаться, — предупредил я.
— И не храпеть, — добавила она.
— И не закидывать на меня ноги, — сказал я, потом подумал и смилостивился: — Впрочем, закидывайте.
Но и сквозь сон я слышал все усиливающийся шум и свист за стенами, словно мириады мелких снежных демонов осаждают замок, воют и скребутся в запертые двери и закрытые окна.
Города и так все тонут в снегу, а тут еще эта буря. В Сен-Мари и представить себе не могут такую снежную зиму, а здесь, надеюсь, крестьяне и все люди давно приспособились, и как только утихнет, в город потянутся нагруженные продуктами сани, целые караваны… теперь это моя основная забота.
Я очнулся от крепкого сна, мысли все еще продолжают разматывать клубок решений, как обеспечить Генгаузгуз продовольствием, и лишь потом ощутил, что лежу в постели леди Бланшет, а ее прелестная головка покоится на моем плече.
Ногу она, конечно, закинула не просто мне на живот, а почти на грудь, пышные волосы щекочут лицо. Как я предположил, ее высокая прическа держалась на одной заколке, и когда перед сном вытащила одним эффектным и красивым движением, те освобожденно хлынули целым водопадом на плечи, грудь и спину.
Я попытался осторожно высвободиться, она улыбнулась и прошептала:
— А я не сплю…
— Ну так спи, — посоветовал я строго, — сон крепит здоровье.
Она распахнула глаза, чистые и ясные, лицо уже свежее, в самом деле отоспавшееся, с такой женщиной приятно просыпаться, сказала нежно:
— Ты не груб, каким кажешься… Уверен, что тебе нужно ехать дальше? Любым скитаниям когда-то приходит конец.
— А как же спасать мир? — спросил я. — Вставайте, леди. Скоро завтрак. Опоздаем — нас оставят голодными.
Она села на постели, сладко потянулась.
— Не оставят. Подайте мне вот платье; хорошо, что у него высокий ворот, прикроет пятна, что вы оставили… И зашнуруйте на спине… Нет, без щекотки!
Барон Карлеман встретил нас внизу у лестницы. Леди Бланшет и не подумала смутиться, напротив, посмотрела ясными и чистыми глазами невинного ребенка, а он поклонился, поцеловал ей руку и сказал просительно:
— Леди Бланшет, можно сэра Ричарда похитить на минутку?
Она хитро посмотрела на меня.
— Он как чувствовал, что останется без завтрака… Хорошо, только верните мне его потом. Ваш друг такой… необычный! Как и вы, кстати, сэр Карлеман.
Мы отошли в сторону, лицо Карлемана за ночь стало еще бледнее, глаза покраснели от бессонницы, а под ними повисли двухъярусные темные мешки.
— Что-то стряслось? — спросил я.
Он сказал с тяжелым вздохом:
— Не мог заснуть, хотя для жены и притворялся, что сплю. Душа моя неспокойна, сэр Ричард.
— В чем же?
— Я не из плена бежал, — ответил он сумрачно, — хотя, если бы даже из плена, если дал слово, недопустимо для благородного человека. Я бежал не из мест, где меня карали несправедливо… Я ведь знал, когда убивал мужчин в той чужой деревне и насиловал их жен, что поступаю неправильно! Я знал, что переступаю закон, данный Всевышним, но я все равно делал… хотя мог бы и не делать! Все дело в том, по своей воле человек делает зло или не по своей. Если солдат, выполняя мой приказ, поджигает дом с людьми, то виноват не он, а я, потому что он не может ослушаться.
Я сказал хмуро:
— Вообще-то может, но вы продолжайте, продолжайте.
— Да, — согласился он, — его вина тоже есть, но совсем крохотная в сравнении с виной того, кто отдал такой приказ. Меня никто не принуждал насиловать женщин и поджигать их дома!.. И потому я действительно виноват. И потому попал в ад справедливо.
— Барон, — поинтересовался я с настороженностью, — вы к чему клоните?
Его лицо потемнело, как мне показалось, еще сильнее.
— Сэр Ричард, — произнес он со все возрастающей твердостью, — я думаю, правильнее будет мне вернуться.
