— Да, — вскрикнула монашка, — да, божья собачка!
Бобик подпрыгнул на всех четырех, божьей собакой его еще никто не называл, а потом из избытка чувств лизнул ее в лицо.
— Здесь? — спросил я.
— Да, — ответила она и прокричала: — Сестры Мелинда и Серена, вы еще здесь?..
Из-за двери донесся слабый голос:
— Да… но мы заперты…
Монахиня сказала быстро:
— Мы отыщем ключи! Они где-то здесь… Господин, при нем ключей не было?
Я помотал головой.
— Если и были, то вместе с ним превратились в дым.
Она посмотрела на меня с надеждой.
— А как мы их вызволим?
Я хмыкнул.
— Сестра, да как и вас!.. Я человек простой и предпочитаю простые решения. Отойдите в сторонку. Бобик, ты все понял?
Бобик даже не улыбнулся, но посмотрел долгим мужским взглядом. Мы разом, как партнеры, ударились в по-монастырски крепкие и толстые доски. Петли протестующе взвизгнули, но следом раздался двойной хряск, словно переломили толстую морковку.
Дверь слетела под нашей объединенной мощью и тяжело грохнулась на простой каменный пол.
Двое монахинь в изорванных платьях, избитые и в слезах, сидят прямо на полу, прижавшись друг к другу, как брошенные под дождь щенки, а под противоположной стеной в глаза нагло и победно бросилось простое деревянное ложе с порванной монашеской одеждой и пятнами крови.
У меня сердце заныло, когда увидел их измученные лица в кровоподтеках. Одежду мерзавец, похоже, не просто сорвал с обеих, но еще и порвал на куски, чтобы насладиться их позором и страданием невинности и непорочности.
Сейчас обе как могут прикрываются лоскутками, прячут от меня стыдливые взгляды.
Я сказал твердо, стараясь, чтобы голос не дрожал от излишнего сострадания:
— Сестры, на вас нет греха.
Одна вскрикнула, заливаясь слезами:
— Нет, мы запятнаны грехом!
— Навеки, — простонала вторая.
— Мы попадем в ад…
— Это он попадет в ад, — крикнул я. — Он уже там!.. А вам Господь всего лишь дал испытание, которое вы с честью выдержали. Теперь вы обе отмечены этой, как ее… ага, благодатью. Благодатью Божьей!
Монахиня, что пришла со мной, упала перед ними на колени и заговорила со слезами:
— Сестры, сейчас принесут одежды!.. Крепитесь, все кончено. Этот посланный самим Господом человек спас всех нас…
Самая истерзанная из монахинь подняла обезображенное лицо с расквашенными в тесто губами и сказала мне обвиняюще:
— Мы видели в окно, когда вы прибыли! Это было ужасно!.. Вы дрались, как дикие звери при виде свежей крови!.. Вы сами наслаждались дракой, вы упивались схваткой!.. Вы красовались с мечом в руках!.. Вы такой же зверь!..
Вторая, избитая едва ли меньше, только губы разбиты с одной стороны, там кровь уже запеклась темно-багровым сгустком, сказала со стоном:
— Мужчины все звери… Они просто животные!.. Как они могут, как они только могут…
У меня грудь разрывается от боли и сочувствия, я поднял ее с пола, несмотря на слабые попытки освободиться, и прижал к груди.
— Да, я похож на него. Но только как сосуд, — пояснил я. — Но в один наливают желчь, в другой — мед. Я этот самый… другой. Что с медом.
Она продолжала тихий беспомощный плач, уткнувшись мне в грудь. Я перехватил устремленный на меня взгляд монахини, что привела сюда. В нем кроме страха видна и понятная ненависть, как к члену стаи, которая несет людям только страдания.
— Мужчины все звери, — ответил я горько, — это верно, но не все ведут себя как звери. Убил вашего насильника тоже мужчина. И послал в деревню за помощью. Увидите, первыми сюда прибегут тоже мужчины… и помогут во всем, в чем позволите.
Монахиня, что привела меня в эту комнату, вздрогнула, отшатнулась и уставилась в меня расширенными глазами.
— Господин… кто вы?
Я ответил горько:
— Ваша сестра сказала, что я зверь. Но я хороший зверь. По крайней мере, сегодня точно. Еще с утра.
— Нет, — прошептала она, — но вы… кто вы?
Я нагнулся, легко подхватил легонькое тело другой избитой монахини, она, выкрикнув обвинение в мой адрес, почти потеряла сознание и почти не противилась, а я прижал и ее к себе рядом с первой.
А та вздрогнула, повела плечами, уперлась в мою грудь руками и прямо взглянула мне в лицо. Кровоподтеки исчезают на глазах, изнуренное молитвами и ночными бдениями бледное лицо становится ровнее, а бесформенные губы, похожие на безобразные оладьи, уже вернули прежнюю форму, не по-монашески изысканную, даже чувственную, а судя по тому, с какой силой уперлась мне в грудь довольно тонкими руками, кровоподтеки исчезли и по всему ее телу.
Вторая монашка, что почти без чувств, зашевелилась, приходя в себя, подняла голову и с изумлением посмотрела снизу вверх в мое лицо, еще не соображая после обморока, что я мужчина, нечто запретное в их женском монастыре. Надо застыдиться и с визгом убежать, но это такое блаженство, когда боль покидает зверски избитое тело, когда вместо нее возвращается жизнь…
А монашка, что привела меня наверх, упала на колени и взмолилась:
— Господи, благодарим Тебя, что прислал пресветлого ангела защитить верных тебе!.. Этот день мы занесем в святцы, как знак Твоей Любви и веры в нас!..
Я кашлянул, чувствуя себя неловко, будто украл что-то, сказал практично:
— Раны и кровоподтеки — да, но вот девственность вряд ли восстановить сумею. Хотя, если задержаться у вас погостить на недельку, то можно бы попробовать… Не гарантирую, но попытка не пытка… Впрочем, нет, надо идти дальше. Мало ли что хочется… даже очень.
Они смотрели на меня со светлыми и даже просветленными лицами, ничего не понимая из того, что я сказал, ибо сказано же, что слушать надо сердцем, а одна монахиня проговорила тихохонько, словно мышка пропищала под полом:
— Но… может быть… такой святой паладин может и остаться на пару ночей?
Сказала и сама застыдилась, а старшая монахиня, уже входя в роль настоятельницы, произнесла веско:
— Паладин тоже мужчина.
— Спасибо, — сказал я с удовольствием. — И вообще-то… неплохой.
— И хотя он стоек, — продолжила монахиня сурово, — но не следует у него отнимать силы, дабы боролся с соблазнами, когда проще их избежать вовсе.
Я сказал почтительно:
— Золотые слова.
Глава 15
По дороге из монастыря пожалел, что в кармане нет зеркала, а в сумку лезть за украденным у горных эльфов некогда. Интересно бы посмотреть, что у меня за лицо такое, почему он сказал, что лицо убийцы?.. Или становлюсь таким?
