И я погладила щеку Нахадота. Под моими пальцами она замерцала. Его лицо менялось ежеминутно — и оставалось прекрасным во всех обликах, хотя смертные бы так не сказали, некоторые лица не были человеческими. Да и я более не была человеком. Я сама могла бы принять любой из его обликов, и у него не было нужды в каком-то одном.
Он вздохнул и прикрыл глаза, когда я его коснулась. Это обрадовало и встревожило меня. Он долго пробыл в одиночестве. А мне надо быть осторожнее и не пользоваться этой его слабостью — в дальнейшем он меня не простит.
И все же у меня оставалось важное дело. Я сказала:
— Он в той же мере, что и ты, заслуживает свободы.
Нахадот снова тяжело вздохнул — и выдохнул крохотные черные звезды. Они сверкали и умножались в числе, а потом сгустились в фигуру человека. Оборотный призрак бога стоял передо мной. Я пожелала, чтобы он ожил, и он стал человеком. Мужчиной. Дневным двойником Нахадота. Он осмотрелся, а потом увидел сияющее существо, которое так долго было его второй половиной. За все это время они ни разу не встретились, но его глаза округлились, когда он понял, кто перед ним.
— Боги мои, — выдохнул он.
Он был слишком напуган, чтобы понять, как комично это звучит.
— Йейнэ…
Я обернулась и увидела Сиэя — он принял свой обычный облик ребенка. Он стоял — напряженный, вытянутый в струнку — и пристально вглядывался в мое лицо.
— Йейнэ?..
Я потянулась было к нему, а потом засомневалась. Все-таки он не мой — несмотря на все мои собственнические чувства.
Он потянулся ко мне — тоже нерешительно — и осторожно ощупал лицо и руки:
— А ты… ты и вправду не она?
— Нет. Я просто Йейнэ.
Я опустила голову. Пусть выбирает. Я приму его решение, если он отвергнет меня. Но…
— Ты же хотел, чтобы я стала ею?
— Хотел?
Выражение его лица растопило бы лед самого холодного сердца. Он бросился ко мне и обнял, а я привлекла его к себе и долго не отпускала.
— Ах, Йейнэ, ты все-таки еще совсем человек… — прошептал он, прижимаясь к моей груди.
Я чувствовала, как он дрожит.
Поверх головы Сиэя я оглядела других своих детей. Точнее, приемных детей. Да, так лучше их называть. Чжаккарн почтительно склонила голову — ни дать ни взять, воин, приветствующий нового полководца. Она будет повиноваться — я бы хотела другого, конечно, но пока и это сойдет.
А вот Курруэ… Тут требовались иные меры.
Мягко отстранив от себя Сиэя, я двинулась к ней. Курруэ немедленно опустилась на одно колено и склонила голову.
— Я не буду умолять тебя о прощении, — сказала она.
Однако голос выдавал ее страх. Обычно она говорила ровным, звонким голосом.
— Я поступила так, как считала правильным.
— Конечно, ты поступила именно таким образом, — проговорила я. — Ты поступила мудро.
И я протянула руку и погладила ее по волосам — как только что гладила Сиэя. В этом облике они были длинными и серебристыми, с жесткими металлическими завитками. Очень красивыми.
Я пропускала их сквозь пальцы, пока Курруэ падала на пол. Мертвая.
— Йейнэ… — потрясенно прошептал Сиэй.
Некоторое время я ничего не отвечала — потому что встретилась глазами с Чжаккарн. Та снова склонила голову, и я уверилась, что завоевала ее уважение.
— Дарр, — сказала я.
— Я позабочусь обо всем, — ответила Чжаккарн и исчезла.
И я почувствовала такое облегчение, что сама удивилась. Наверное, я все-таки еще слишком человек, как сказал Сиэй.
В комнату проросла ветка, но я дотронулась до нее, и она вытянулась в другую сторону и перестала мешать.
— И ты тоже, — обратилась я к Симине, и та побледнела и попятилась.
— Нет, — вдруг резко сказал Нахадот.
И повернулся к Симине — с улыбкой. В комнате стало темно.
— Она принадлежит мне.
— Нет, — прошептала Симина, отступая еще на шаг.
Она бы с радостью сбежала — но лестницу перекрывала еще одна ветка. Она бы точно сбежала — хотя, конечно, какой толк бегать от бога…
— Просто убей меня, и все.
— Ты больше не можешь мне приказывать, — сказал Нахадот.
Он поднял руку, и пальцы сжались словно бы на невидимом поводке. Симина вскрикнула, дернулась и упала на четвереньки. Вцепилась в горло, будто пыталась оттянуть от шеи петлю. Наха наклонился, взял ее за подбородок и поцеловал — с морозной нежностью.
— Я убью тебя, Симина. За это можешь не переживать. Но я убью тебя не сейчас.
Жалости я не чувствовала. Я еще слишком человек — ничего не поделаешь.
Что ж, теперь Декарта.
Он сидел на полу — когда мое дерево проявило себя в мире, его отбросило в сторону. А когда я подошла, то увидела саднящую боль в бедре — перелом. Сердце билось неровно. Чересчур много всего на него обрушилось. Плохая для Декарты выдалась ночь. Но когда я наклонилась над ним, он вдруг улыбнулся.
— Богиня, — пробормотал он и вдруг рассмеялся — сухим, лающим смехом.
Как ни странно, совсем не горьким.
— Да, Киннет если уж делала что-то, так делала.
Неожиданно для себя я улыбнулась в ответ:
— Да, она это умела.
— Ну что ж. — Тут он задрал подбородок и гордо посмотрел на меня — правда, царственность позы немного портило сбитое из-за сердцебиения дыхание. — Что с нами будет, богиня Йейнэ? Что станется с твоими человеческими родичами?
Я обхватила руками колени, покачиваясь на пальцах — про обувь я как-то забыла и теперь расхаживала босиком.
— Ты изберешь другого наследника, который в меру своих сил будет хранить семью. Получится у него или нет — покажет время, ибо мы с Нахой уйдем из этого мира, а Итемпас вам теперь без надобности. Интересно посмотреть, как смертные управятся с миром без нашего постоянного вмешательства.
Декарта уставился на меня с выражением крайнего недоверия и ужаса на лице:
— Без помощи богов народы этого мира восстанут и уничтожат нас! А потом обратятся друг против друга!
— Такое — возможно.
— Возможно?
— И непременно случится, — заметила я, — если твои потомки выкажут себя глупцами. Но Энефадэ никогда не были единственным оружием Арамери. Ты, дедушка, знаешь это лучше, чем кто бы то ни было. Вы скопили огромные богатства — более, чем иные народы, их хватит на то, чтобы нанять и вооружить не одну армию. В вашем распоряжении — жрецы Итемпаса, а они будут весьма заинтересованы в том, чтобы распространить вашу версию правды, ибо их существование тоже оказалось под угрозой. И наконец, у вас есть ваши собственные хитрость и коварство, оттачиваемые веками, — и это тоже оружие, причем грозное.
